Мартиросян Оганес - Лермонтова Лолита

Лермонтова Лолита
1
Казбич позвал к себе Печорина, тот ответил ему: «А чепуху не будешь писать?» — «Постараюсь сдержаться». — «Хорошо. Выхожу». Он вышел из дома, сел в маршрутку, отдал деньги водителю и поехал. С ним села девушка, лет 20-25, проехала пару остановок, переместилась на другое место, выпила из бутылки воды, посмотрела в окно, улыбнулась в него. Стало непростительно всюду. Парень закурил, водитель остановился и высадил его. Тот спокойно ушел, на улице не дымя.
Вышел с девчонкой вместе, зашел в магазин, взял вина и сыра, пластиковые стаканы, оплатил картой, зашагал к другу. Открыл его входную дверь, прошел в подъезд, постучал, так как звонок не работал, пожал руку открывшему Казбичу, проник в коридор, разулся и на кухне увидел ту самую девушку.
— Здравствуйте, — сказала она.
— Привет, мы с вами виделись.
— Да.
— Знакомая, — вмешался Казбич, — Лола, учились вместе.
— Ясно, — понял Печорин.
Он поставил бутылку на стол, закурил с позволения Лолы, сел за стол, придвинул к себе пепельницу, представляющую собой банку от кофе, опустил вниз глаза и начал изучать ими носки и сланцы. Казбич стал готовить макароны с тушенкой.
— Сейчас поедим, — бросил он.
— Я не голодна.
— А ты?
— Тоже. Но как угодно.
— Можно немного. С перцем.
— Хорошо.
— Подожди.
Печорин разлил вино по стаканчикам, наполнил три емкости, Лола поблагодарила его и добавила:
— Меня в школе называли Лёлей.
— Так нежней? — поинтересовался Печорин.
— Честней и важней, — поправила она и сделала чувственный глоток.
— Я тоже ее так звал, — внес свою лепту Казбич.
— Да, ты такой странный был.
— И остался?
— Конечно.
— Это все дурка.
— Ты в ней лежал? Я не знала.
— Да. И я тоже, — встрял Печорин.
— И как там? — спросила Лола.
— Се рай, — молвил Казбич, — тогда как тюрьма есть ад. Вся вселенная в том или ином виде и размере представлена на земле.
Лола округлила глаза, откусила от сыра, подумала и нашлась:
— Тогда уместно вспомнить здесь Бродского: его хотели и в рай, и в ад. И он выбрал второе как лучшее.
— Именно так, — согласился Печорин.
Казбич выпил и положил еду перед всеми, сел и заморгал, задумался о многом, включил телевизор и стал щелкать каналы, как семечки, от которых летела лузга — кадры и фотографии, увлекаемые ветром и улетающие в окно.
2
— Пока не опьянели, сходим, жим сделаем?
— Уже выпили. Для сердца вредно, — возразил Казбичу Печорин.
— Ничего не будет, пошли.
Лола начала расчесываться, поглядывая в телефон. Мужчины ушли в соседнюю комнату, навесили блины на штангу, под которую лег Печорин и тяжело начал ее толкать. Казбич страховал и считал.
— Слабовато сегодня.
— Нормально, — не согласился Казбич и оглянулся: в дверях стояла Лола.
— Можно и мне?
— Как хочешь.
— Опасно это, — отметил Печорин.
— Мне маленький вес.
Казбич засуетился, убрал лишние килограммы, сделал мини-штангу, помог Лоле лечь, осторожно взял гриф и положил девушке в руки. Она сделала несколько отжиманий, встала и улыбнулась всем.
— Можем сфотографироваться, — предложила парням.
Пошли на балкон, встали там, сделали групповое селфи, после сфоткались по паре, вернулись на кухню и выпили вина. Закурили втроем. Казбич и Печорин перекусили, орудуя вилками. Ощутили тепло. Лола подкрасила губы, ответила на звонок, отойдя.
Казбич кинул грязные тарелки в раковину, замялся, предложил Лоле прогуляться с ними, она согласилась. Оставили вино и сыр, двинулись в парк, на входе взяли по кофе, устроились у столика. Лола сказала:
— Смотрела «Балладу о солдате», недавно. Очень трогательно, конечно. И я подумала: это же новая Библия. Показываются Адам и Ева в Эдеме.
— А с кем воюют?
— Шизофрения, расколотость сознания, бытия, — ответила Казбичу она.
— Как у «БГ» в «Полковнике Васине», — добавил Печорин. — Я вот «Курьера» люблю.
— А за что? — спросила Лола.
— Показывается предшественник наш. Мы ведем свое происхождение от такого нового героя, «ненормального», с приветом. Он разрушил Советский Союз.
Двинулись дальше, съели по сахарной вате, посидели на лавочке, вернулись и продолжили пить.
3
— Я захмелела, ребят, — покраснела и призналась Лола.
— Мы к этому и стремимся, — успокоил ее Казбич.
— Нет, я не хочу.
— А зачем тогда пьешь? — удивился Печорин.
— Расслабиться захотела. Обычный человек, его состояние — кулак. Выпивший — ладонь, пальцы с разными жестами.
— О, хорошо рассуждаешь, — похвалил ее Казбич.
Он долил в стаканы, затянулся электронкой и ушел в телефон.
— Тебе скучно с нами?
— Нормально.
— А что ты спрятался от нас? — продолжила Лола.
— Извините, — Казбич вернулся и произнес: — Бог — это крылья, человек — ноги, животное — лапы. Но есть еще рыбы, плывущие так, как ползет змея.
— Рыбы и змеи — одно? — удивилась Лола.
— Думаю, да. То есть: змея на земле — в воде, она ее делает жидкостью и показывает, что мы в ней. Это филиал океана и моря на суше. Грехопадение — превращение Земли в Нептун.
Вино кончилось, Лола и Печорин пошли за новой бутылкой, Казбич начал смотреть футбол, «Спартак —ЦСКА», понимая эту игру как 24 часа, сутки, где 22 игрока, судья и трибуны, циферблат, время и борьба с ним, где минутные стрелки — руки, часовые — ноги.
А двое шли и шатались, смеялись, обогнули полицию, чтобы не попасться ей, зашли в сетевой маркет и взяли армянское гранатовое вино.
— Выпьем, — бросил Печорин.
— За любовь? — рассмеялась Лола.
— И за нее.
Воротились, растормошили Казбича, показали бутылку ему, пригласили с дивана за стол и начали открывать вино. Сделали и этот поступок и акт внутри «глухонемой вселенной», включили музыку, выпили и стали в круг, обнялись и изобразили танец, похожий на катящееся колесо, в том числе психотропное, нейролептик, ну и так далее — до запаски, распавшейся, раскрывшейся и сидящей за столом в количестве трех человек, говорящих о разном, как дает в небе задний ход самолет.
— Вот кажется — человек не плачет, в целом безэмоционален, хотя жизнь летит к чертям, как и у любого другого в середине лет, — произнес Печорин, — но ведь так и надо, так правильно: он просто не зацикливается на себе, не придает себе большого значения, просто живет, делает, чаще всего, свое дело и особо не ждет зарплаты в виде вечной жизни: дадут так дадут, нет так нет, вот и все.
Двое промолчали, но это не значит, что не поняли его, просто решили вобрать слова Печорина и не ответить им, потому что разговор — это бокс.
4
Он вышел в себя, как в инет, понял отсутствие времени и пространства, заплетенных в косу, но отрезанных в парикмахерской, огляделся по сторонам, увидел девочку, подошел к ней, протянул яблоко, найденное в кармане.
— Спасибо, — поблагодарила она.
Стала есть, оставила переваривание плода в воздухе, сама растворилась, исчезла, уничтожилась бытием, Печорин пошел дальше, зашел в кафе в виде автобуса, сел на сиденье, прочел меню на спинке, нажал на вермишель и сосиски, дождался их, перекусил, поехал, слушая остановки: «Паштет», «Суп-пюре», «Курица гриль», «Картофель фри» и так далее. Вышел на «Шашлыке по-карски», подошел к необходимости счастья, взял его на руки, покачал, побаюкал, отпустил на волю, исчез в магазине «Базар», купил виноград, сел на лавочку и начал его жевать. К нему подошла старушка, устроилась рядом, стала вязать, кряхтя и страдая собой, произнесла:
— Феллини мертв потому, что его фильмы живут.
Печорин переместился в другое место, встретил свою мать, обнял ее, долго так стоял, расстался, вступил в парк «Лунное равноденствие», прогулялся, взял напрокат ролики, покатался, чуть не упал, намочил ноги в фонтане, съел сливу с дерева, почти сбил человека, купил мороженое и дал ему себя съесть. Прошел мальчик, крича и плача:
— Я десять лет ничего не ел!
Ему злобно ответствовал прохожий мужчина:
— У меня двадцать лет не было женщины.
На это отреагировала девчонка:
— Имел женщин Берия, но удовольствие от его секса получал Сталин.
Он закурил, выпустил дым и превратился в облако, идущее дождем — им, телом, Печориным и душой. Включил в наушниках Токарева, закачал в такт головой, подпел. Зашел в туалет, оплатив свое пребывание в нем, вышел через пять минут, перешел дорогу, углубился в выставку картин, стал смотреть на ландшафты, фантазии, горе. Захотел даже что-то купить, но передумал, перескочил через себя вовне, оказался в месте N. Прилег, закурил гашиш, погрузился в Индию и Китай, насущный день сменил хлебом и водкой, понял, что первый надо крошить во вторую и есть ее из тарелки, хлебать. Выглянул из окна на крики — бежал ребенок, за которым гнался мужчина и орал:
— Ваше сиятельство, не брал я три рубля из вашего бюро!
Они пронеслись и исчезли, их заменили машины, рыдающие и плачущие, матерящиеся на людей. Стало филигранно и тонко, они разлились в воздухе и наполнили его собой. Небеса стали цветными, как телевизор, и звучащими громко голосами актеров. Воем собак. Печорин, накуренный, пошел по улице и вскоре вышел из нее, не попав на другую, вообще оказался нигде. Стал ловить кайф и ветра. Развеваться полотнами. Петь Шаляпиным. Кусать собакой. Выть волком. Стоять кафе и столбом. Пить верблюдом. Танцевать музыкой. Двигаться вертолетом. И не быть нисколько собой. Неслось из солнца над головой:
— Я — веснушка, меня надо съесть, а лучше поцеловать, потому что великий писатель тот, кто сотворил со мной поцелуй, а поэт — с другими звездами, раз моногамия — день и я, в отличие от гарема, мужского и женского, где космос и другие светила. Темная-темная ночь.
Печорин сфотографировал эти слова, выбрался из ниоткуда в город и заглянул на карусели, пристроился на качелях и раскачивал целый мир. Долго катался на чертовом колесе, получал его тоннами и килограммами брал обзор, видел дома и машины, выкуривал их целыми пачками. Снизу крикнула женщина:
— Я не люблю Лермонтова, потому выйду замуж только за него!
Она ушла, он спустился и выпил лимонада, представив пивом его. Дождался вечера и представил звезды гирляндами на вечном празднике — елке, новом годе и ночи. Заказал такси и поехал по удовольствию, получая его. Просто так. Не взаймы. Улавливая все виды жизни, сыплющейся из космоса, так как души животных покидали людей, и они наполнялись инопланетянами, ловили их вирус и становились ими. Ждали такого часа, чтоб улететь, или так и делали просыпаясь каждое утро на другой планете, просто неотличной от здешней, абсолютно такой.
5
Казбич устал смотреть телевизор, поглядывал на стену со своими дипломами и переводил взгляд на Печорина и Лолу.
— Не устали? — вопросил он.
— Нет, все хорошо. Или ты притомился?
— Пока что нет, — немного солгал Казбич Лоле.
Он включил гонки на «Сеге», поиграл, предложил друзьям, те отказались, но похвалили его.
— Одиночество, — пригубила Лола вино, — когда у тебя абсолютно все есть. Если ничего нет, это счастье.
— Ну что-то должно быть, — внес поправку Печорин.
— Немного, — кивнула она, — любимая девушка, творчество, несколько книг, смартфон, стремительно уменьшающиеся в разворачивающейся вселенной.
— Или поглощающие ее.
— И так может быть, — согласилась она с Печориным, усмехнувшись ему.
Казбич посмотрел на них и сказал:
— Человек боится или себя, или мира. В первом случае он мужчина, во втором — женщина. Именно поэтому они встречаются и женятся, создавая любовь.
— Любовь — это два минус один, мужа или жену, это и есть слияние и единство, — добавила Лола.
— Грустно такое сознавать, — молвил Печорин.
— Потому и рожают ребенка, чтобы было двое в семье.
— Или двоих детей, даже троих, — дополнил Казбич ее.
Зашел сосед, попросил сигарету, выкурил ее с Казбичем в коридоре и ушел, обдав ароматов духов. В это время Лола спросила Печорина:
— Не нравлюсь тебе?
— Наоборот.
— Не заметно, ничуть.
— Потому что важна.
— Как это понял ты?
— Лосский и интуиция.
— Можно говорить только первое слово как синоним второго.
— Ну, к такому идем. Словно писать Бротиганы, а не романы.
— Хорошо. Запишешь мой номер?
Она продиктовала его и встретила радостью Казбича, вернувшегося из себя — части своей — подъезда, если он — гносеология, где онтология — квартира или улица, в зависимости от того, куда думаешь и идешь.
Казбич начал зевать, уставать, решил полежать на диване, устроился на нем и начал переключать каналы, остановившись на «Имени розы».
— Курение — секс, — произнесла Лола, — сигарета — член между пальцев — половых губ.
— Не много ли их? — удивился Печорин.
— У андрогина, состоящего из двух женщин.
— А пятый палец? — спросил Казбич.
— Их клитор. Большой? Таковы они. Ну, мужеподобны в целом.
Накатили по стаканчику, один из которых Лола отнесла Казбичу и угостила его, дала ему эту кровь.
— Вино есть кровь от убийства и суицида.
— Да, — согласился Печорин с ней.
— Но бывает и животных, и месячных, — добавила Лола.
Казбич встал, достал из холодильника коробку конфет и предложил гостям. Они поблагодарили его. Взяли по трюфелю, закусили напиток. Хозяин опять прилег и захлопнул глаза.
— Может, нам уйти? — поинтересовалась Лола.
— Нет, посидим еще.
— Хорошо, полчаса? — поинтересовался Печорин.
— Да хоть час.
Лола посмотрела на часы и начала напевать «Очи черные». За окном немного стемнело, поднялся ветер. Машины стали спокойней. Людские голоса тише. Небеса собрались в комок и стали сине-серым солнцем, светящим тем, что меж ними: космосом без конца.
Вино кончилось, они допили остатки в стаканах, выкурили по «LD», стряхнули оцепенение, стали смотреть кино и наслаждаться им.
— Имя розы — шиповник, — выговорила Лола, — плоды его есть цветы, которые заваривают и пьют: они лечат от любви переизбытком ее.
Встали вдвоем, попрощались с Казбичем и пошли на улицу, затворив за собою дверь, хлынувшую железом за ними, под ними и над.
6
На улице Лола сказала:
— Ты похож на Маяковского.
— Признателен.
— Я подумала, почему он покончил с собой. Жизнь — женщина, которая постоянно дает и рожает новый день, дела, деньги, стихи, авто. Ему она отказала. Просто лишила секса, не подарила ребенка, состоящего из еще тридцати или сорока лет. И он ушел к смерти. Переспал с ней, родившей ему бессмертие.
— Возможно, полет в другие миры.
— И так может быть. Мы прогуляемся или мамочка ждет?
— Можно, конечно, что ты.
Она взяла его под руку и зашагала с ним между «Героем нашего времени» и «Лолитой», двумя романами, раскинутыми по бокам. Зашла с ним на Кавказ, съела в харчевне с Печориным по супу харчо и опрокинула с ним по стопочке водки.
— Хорошо, — сказала она.
— Замечательно просто.
Поглядели из окна на армян и грузин, черкесов, помахала им Лола, загрустила и начала вдруг плакать. От этого Печорин разорвал в ладонях лаваш.
— Нет, ничего, — заговорила она , — просто страшно мне стало, вот мы сидим, время течет медленно, мы относительно молоды, вся жизнь впереди, но бог может покрутить, «настроить» часы, и нас сметет в то же мгновение, старость, смерть и могила, неузнавание как основа жизни, мне мир представляется уходящим в землю зданием, медленно уходят этажи с людьми, семьями, детьми, телевизором, беготней и делами, чтением газеты даже, а внезапно все прекращается, в окно лезет грязь, заваливает, душит, убивает, и так без конца, пока дом не кончится, но строители строят и строят его, заселяя новыми людьми, идущими в гроб.
Она замолчала и начала смотреть в сторону. Печорин сказал:
— В Японии целые подземные города, множество этажей живут под землей.
— Да?
— Это ответ.
— Ну хоть что-то, конечно, но мы здесь. И этим все сказано.
Заказали еще водки, выпили, закусили солеными огурцами, грибами, вышли и двинулись дальше. Бродили, гуляли, подкармливали кошек, голубей и собак, наклонялись вперед, когда прибавляли скорость, будто хотели выскочить из тел и душами следовать дальше.
Выпили вина на разлив, по стаканчику, чтобы дойти до кондиции, и Лола привлекла, выкинув стаканчик, Печорина к себе и жарко поцеловала его, посмотрела в глаза, в упор, извинилась и отвернулась.
Ночью они сели в такси и поехали на нем в их общий дом, может даже гостиницу «Герой нашего времени — Лолита», потому что так на самом деле было и есть. А на небе появился полумесяц — сохранившийся бивень мамонта, чтобы однажды смениться двумя клыками по имени Фобос и Деймос слона.