Гуранин Алексей - Коробка из-под печенья

...Что-то вырвало меня из сна.

Да, когда-то давно я прочитал эту строчку в одной книжке, и не думал, что мне придется испытать это на себе. Именно – вырвало, как вырывают с корнем осточертевший куст чертополоха в палисаднике. Что же это было?

Я снова прилег, поправил одеяло, и тут на меня накатило. Знаете, как бывает, когда на пустынном пляже ветрено, ты стоишь по колено в воде, и вдруг появляется мощная волна, гораздо сильнее, чем двести пятьдесят волн, прошумевших мимо секундами ранее, и валит тебя с ног, заливает уши, глаза и рот, и ты в панике начинаешь барахтаться, пытаясь вырваться из ее навязчивых объятий? Накатило.

Я вдруг очутился в незнакомой комнате. Как я тут оказался? Такое ощущение, что я всегда тут был. Обшарпанные стены, когда-то бывшие зелеными, а теперь странного серо-сизого цвета, крашеный темной краской щелястый пол, пыльное треснутое окно, заклеенное крест-накрест полосами бумаги. Обстановка… хм, да её в общем-то нет, из мебели только продавленный диван. А куда же делись стол, шкаф, стулья – ну, всё, что должно быть в любой нормальной комнате? Нереальности происходящему придавала какая-то дымка, висящая в воздухе, и навязчивый писк, словно где-то неподалеку стоит старый ламповый телевизор с не вполне исправным блоком развертки и свистит, пытаясь сообщить миру, что вот-вот отдаст концы. Голова гудела.

Я обернулся и увидел за спиной дверь. Осторожно выглянув за нее, я понял причину отсутствия мебели. В комнате номер два, так я решил для себя ее назвать, стояла обычная жестяная печка-буржуйка с приоткрытой дверцей, внутри плясал огонь, на печке верхом пристроился жестяной же чайник с веселыми ягодками, нарисованными на бывших когда-то ярко-салатовыми закопченных боках. Из печки выходила труба, выведенная в окно, вернее, в форточку, а чтобы оттуда не дуло, проем был прикрыт жестянкой с аккуратно вырезанным отверстием для трубы. Возле печки, чуть поодаль, лежала груда щепок, в которых без труда угадывались останки деревянной табуретки. Да, похоже, что вся прочая обстановка благополучно почила в недрах этой обшарпанной буржуйки. Возле печки, скрестив ноги по-турецки и сгорбившись, сидел человек.

Я почувствовал, что время как будто слегка замедлилось. Человек сидел почти неподвижно, и только качающиеся в такт дыханию плечи выдавали, что он – не пластмассовый манекен, которого какой-то хитрый художник-авангардист посадил сюда в качестве этакой сумасшедшей инсталляции, а живой, настоящий человек. Наверное, я зря сказал «человек» - скорее, надо было сказать «человечек» - щуплые плечики, небольшой рост, болезненная худоба. Господи, да это же ребенок! Изможденный десятилетний пацан или девочка. Я вздрогнул, издав горлом какой-то сдавленный звук, и человечек обернулся.

Нет, она не испугалась, не закричала, не начала швырять в меня обломками табуретки, просто сидела вполоборота и молча смотрела на меня, незнакомца в дверях, своими темными огромными глазами. Просто молчала и смотрела. Я тоже молчал. Маленькая девочка, лет десяти-двенадцати, точнее не определишь, очень худая, бедно одетая, с затравленным, каким-то обреченным выражением на всё еще детском, но уже таком взрослом лице.

- Здравствуйте, - сказала она по-японски.

- Добрый вечер, - машинально ответил я.

- Вы с завода?

- Э-эм, н-нет. А кто-то должен прийти с завода?

- Каждый день приходят, с тех пор, как мама умерла.

- О… Я не знал, что у тебя умерла мама, прости.

- Жаль, что не с завода. Очень хочется есть.

- Прости, но у меня ничего нет. А с завода приносят еду?

- Ну… Мама работала на заводе. Делала гильзы. В цех попал снаряд, несколько человек погибли. Ко мне каждый вечер приходит кто-нибудь с завода, приносит еду и карточки на обеды.

Гильзы… Снаряд… Погибли… Ничего не понимаю. Где я и что происходит? Спрашивать странные вещи у этого ребенка – значит испугать ее, а ей в этой жизни и так уже хватило страха. Но надо было как-то выяснить обстановку, и я начал осторожно выпытывать.

- А на каком заводе работала твоя мама?

- На кобийском легкопромышленном.

- И когда туда попал снаряд?

- Вы разве не знаете?

Дьявол! Видимо, все в округе в курсе произошедшего, и появление человека, который словно свалился с луны и ничего не понимает, равносильно путешествию во времени. Хм-м, путешествию во времени?

- Я был в больнице без сознания, только вчера выписался, - легко солгал я.

- Вы не на войне?

- Эм-м, я, гм, был на войне, ранен, и меня положили в госпиталь. Сейчас вылечился и на днях снова поеду. Воевать.

Кажется, девочку вполне удовлетворил этот сбивчивый рассказ, она даже не удивилась. Видимо, у них здесь идет война, а место, где я нахожусь – Кобе, который попал под бомбардировки. Но, твою мать, они были в 1945-м, какого черта я-то здесь делаю?

И тут я понял. Это сон. Обычный странный сон, и я вовсе не просыпался, просто неожиданно как бы переключился на другой телеканал. Но ведь всё так реально! Реален обшарпанный косяк двери, к которому я прислонился, пытаясь унять неослабевающее головокружение, реальна пыль и грязь на заклеенных крест-накрест бумагой стеклах, и реален запах горящей в буржуйке кривоногой табуретки. Это не может быть сон. Это не может быть бред. Мысленно прокляв того, кто изобрел этот чертов телевизор в моей голове, я снова обратился к девочке.

- Эм-м, так вот, поэтому я даже не знаю, что у нас тут происходило в последнее время.

- Американцы начали сбрасывать бомбы в феврале. Несколько бомб попали в наш завод. А папа ушел на войну еще три года назад, в Маньчжурию, и я не знаю, что с ним теперь. – Девочка говорила безэмоционально, было видно, что все переживания, связанные с этими событиями, уже давно были выплаканы. Темно-карие глубокие глаза внимательно изучали меня.

Да, третьего февраля 1945-го американцы сбросили первые бомбы. Токио, Нагоя, Осака и Кобе. Половина заводов была разрушена. С тех пор бомбардировки продолжались постоянно. В мае Токио в очередной раз крепко досталось, деревянная часть города выгорела практически дотла. Позже, в конце лета, к американцам присоединился и Советский Союз, и тогда же…

Я снова вздрогнул. Несмотря на то, что прошло уже чертовых семьдесят пять лет, события того страшного сорок пятого были всё еще живы в памяти каждого японца – события, которые стали расплатой за огромную ошибку Хирохито, решившего ввязаться во вторую мировую, - расплатой, которую мы помним до сих пор, и до сих пор покрываем долги тех лет мелкой монетой, которой не расплатиться и вовек, - помним и платим.

Девочка тем временем продолжала.

- …Сейчас гораздо лучше, стало теплее, и уже не нужно так много жечь дров. Господин Юто сказал, что, как только мне наступит двенадцать, я смогу пойти работать на завод. Но я получила письмо от тети Хэрука, она зовет меня жить в Нагасаки, там у них дом и куры. Она прислала немного денег, но их не хватает на поезд и паром. Я уже обменяла несколько карточек на обед на деньги, и когда соберу достаточно, поеду. Наверное, к лету получится…

У меня в носу предательски защипало. Эта девочка хочет летом поехать в Нагасаки! Летом сорок пятого!

- Не надо в Нагасаки, - произнес я хрипло. – Не едь туда. Ни сейчас, ни летом. Не надо.

- Почему? – в темно-карих глазах искреннее недоумение. – Там тетя Хэрука, там мои двоюродные братья Ючи и Иоширо…

- Тебя-то как зовут? – перебил я ее.

- Кобаяси Юрико.

- Так послушай, Юри, не надо ехать в Нагасаки. Просто поверь.

- Вы такой странный…

- Меня зовут Тэтсуо. Маэда Тэтсуо.

- Почему Вы не хотите, чтобы я ехала в Нагасаки, господин Маэда?

- Я не могу тебе объяснить… Ты веришь в ощущения?

- Наверное. Не знаю, – в голосе Юри появилась тревога. Еще не испуг, но уже тревога.

- Просто поверь. У меня есть ощущение, что, гм, как бы тебе сказать… Там всё разбомбят. Вообще всё! Не едь! И забери оттуда тетю с братьями. Скажи им что хочешь, только забери.

- Но почему? Там сейчас нет таких бомбежек, как здесь. Там спокойнее. Я боюсь оставаться в Кобе, здесь постоянно стреляют. У нас соседний дом разрушило взрывом, а у меня разбились окна. Хорошо, мамины друзья с завода вставили стекла, принесли откуда-то.

Все бессмысленно. Эта измученная девочка, конечно, соберет деньги, или даже поедет зайцем, в угольном или почтовом вагоне, и доедет до тёти с братьями, только вот долго прожить с ними ей не доведется. Как и всем в Нагасаки и окрестностях…

И тут меня резко замутило.

Я понял, что надо сделать хоть что-то, чтобы помешать Юри уехать на юг, и я понял, что вот-вот вывалюсь из этого чертова сорок пятого обратно, в свой благополучный 2020-й. Но как, как я буду жить дальше, зная, что не удержал этого ребенка от поездки за смертью? О чем буду думать? Забуду эту историю как странный сон или послезавтра, за бокалом Асахи, расскажу ее, смеясь, в компании разгильдяев-системщиков из соседнего отдела, Тору и Хироши, с которыми обычно провожу пятничный вечер?

Черт, как мутит. Вот-вот вырвет, и голова кружится, как после пьянки. Что это здесь, на полке? Коробочка? Из-под печенья? Откуда у неё дайфуку? Почти ничего не соображая, я взял зелено-желтую, слегка потертую коробку с полки, открыл ее, и оттуда на меня выглянули несколько десятков банкнот. Дьявол, это ее деньги?! Юри с криком бросилась ко мне…

…Что-то вырвало меня из сна.

Черт возьми, как же болит голова, болит и кружится, гудит, как колокол, как утренний набат, как городская сирена… Почему я на полу в кухне, а не на кровати в спальне? Сколько времени? Приснится же такое… Что у меня в руках?

У меня в руках была открытая коробка из-под печенья дайфуку. По кухне были раскиданы розоватые и зеленые банкноты образца сороковых годов, дореформенные, с гордым профилем Хирохито в левом верхнем углу.

…Поезд привез меня в Тёси, маленький городок на окраине префектуры Тиба. Сверившись с распечаткой из администрации, я нашел нужный адрес, и, сообщив его пойманному на вокзале молчаливому таксисту, сел на заднее сиденье авто. Я не знаю, зачем мне это нужно, искать Юрико. Может, ее уже нет в живых, а может, никогда и не существовало – несколько обойденных мной восьмидесятипяти-семилетних уроженок Кобе по имени Кобаяси Юрико либо не знали, о чем я говорю, либо откровенно крутили пальцем у виска. Смогла ли она всё-таки уехать в Нагасаки? Досталась ли «Толстяку» ее маленькая жизнь?

Но есть еще несколько адресов, и этот, один из них, похоже, верный – я вновь, как тогда, три месяца назад, чувствую головокружение, тошноту и яростную мигрень, явный признак того, что я на правильном пути.

Маленький сад, одноэтажный ухоженный дом, кошка – нет, целых две! – в палисаднике нежатся на осеннем сентябрьском солнышке, подставив белесые бока теплым бабье-летним лучам. Я аккуратно нажал черную кнопку уличного беспроводного звонка, закрепленную на калитке, заботливо укрытую от дождя пластмассовым козырьком.

Через полминуты дверь дома щелкнула, на крыльцо вышла пожилая сухонькая женщина в бледно-розовой юкате и внимательно посмотрела на меня темно-карими глубокими глазами.

- Здравствуйте, господин Маэда, - сказала она просто. Морщинки у уголков ее удивительных глаз стали глубже. Она протянула руку за потертой зелено-желтой коробкой из-под дайфуку, которую я держал в левой руке.