Шипицына-Иванке Алена - Солнце скрылось за горой. (отрывок из повести "Маленькая большая вера".)

Номинации литературные
Проза
Фамилия
Шипицына-Иванке
Имя
Алена
Отчество
Викторовна
Страна
Россия
Город
Иркутск
Возрастная категория
Основная — от 25 лет и старше
Год
2022 - XII интернет-конкурс
Тур
1

Месяц август был по-обычному ласков и приветлив, вечерние костры заката разливали медовые огни по всему небу и мягко догорали, уменьшаясь до малиново-алой ниточки на горизонте. Кромешная тьма не наступала даже перед грозой, когда отяжелевшие ливневым бременем тучи, толпясь, наползая друг на дружку, заполняли наш город.
Тридцать четвёртый август моей обыкновенной жизни. Тридцать четвёртый полёт вокруг Солнца на борту корабля под названием «Земля».
Закончится этот месяц едва различимого пухового инея на рассвете и наступит время горьковатых дымов от сожжённой листвы. В городе теперь не жгут совсем, но в сёлах ещё можно наблюдать, как субботним утром небольшая группа добровольцев ловко орудует граблями в пришкольном саду, у больницы или у здания администрации – «сельсовета» по-старому. Но и на селе давно уже отмирает это неоднозначное коллективное – скоро, скоро последние золотые дымки сентября растворятся в торжественной и печальной небесной сини.
В такую светлую предгрозовую, в эту последнюю ночь августа не спится. Будто, видения являются эпизоды прожитого, одни присаживаются рядом или нерешительно у двери дожидаются приглашения, другие заглядывают в приоткрытую форточку, словно, фотовспышки на миг освещают комнату и гаснут, опустившись на прикроватный коврик.
Август – месяц рождения, потому помнится каждый, с тех самых пор, когда у памяти появилась функция записи. Но сегодня всё началось с июля.
Такие июли бывали: проснёшься пораньше, деда в избе нету, он во дворе по хозяйству ходит или в кладовке «свои порядки устанавливат», или уже на речку «ушуршал». Угодил бабушке и «ушуршал».
Бабушка – «хлопотуння наша» вся в привычных делах-заботушках. Не сменила ещё светлый "мучной" халат на цветастый "обыденный".
В дальней летней печурке малый чугунок с картошкой "чищеной", побольше с картошкой "в мундире", как говорит дед "генеральской". В малый чугунок добавит бабушка маслица домашнего, а генеральскую очистит от тоненькой почти прозрачной одёжи, нарежет крупно, обжарит до крепкой золотой корочки и яичной болтушкой зальёт. Потомится картошка, будут к столу два блюда разных картофельных. Та, что в маслице, будет подана с лучком зелёным, а с яичком которая, ту бабушка сдобрит сметанкой прохладной сладенькой.
Да ещё печень налимью в сковорде тушёную подаст. Печёнка эта во рту тает. Не то, что взрослым, даже детям - деликатесное лакомство.
Наешься от пуза, молочком утрешним от Зорьки-белянки запьёшь и лениво потопаешь в ограду.
А там зелено и оранжево! Там георгиново!
Ласково пожмёшь влажный нос овчарки Пальмы, подразнишь любимую бабушкину курицу Кворчунню, взбодришься, проснёшься уже окончательно и сквозанёшь шустрым ребёнковым лучиком в огород.
В огороде раздолье!
Хочешь, сиди в теньке под берёзами, читай про Субастика или Ципили с Тимбакой. А хочешь, ищи редких букашек в росистой траве. Можно прополоть грядку с морковкой или найти в парнике заколдованный огурец.
Можно всё! Потому что это июль, это детство, это невероятная свобода.
Но к августу нужно, непременно, повзрослеть.

***
Звонкий первосентябрьский луч пробьёт жолкнущую листву притихших берёз, словно, желая пробудить её к празднику или продлить час её молодой беспечности. Мелкий бисер перламутровой влаги осеется с шёлковых паутин на молочные шляпки припозднившихся маслят.
В сентябре повзрослевшей собаке Пальме взгрустнётся. Она схоронится в своей глубокой будке, заботливо обшитой войлоком – дед всегда загодя заботится о других, а потом уже о себе. Кворчуння с подросшими цыплятам ночует в тёплом курятник и только к обеду, когда мягкое солнце обнежит реденькие остатки сочной муравы по краю небольшенького загончика, обнесённого рабицей, будет осторожно выводить своих пернатых подростков на свет, по-матерински переживая, коротко озираясь и щурясь от неожиданно-пронзительного света.
Может быть, завтра я расскажу, как задорной бригадой «бабушкиных помощников» мы ловко управились с урожаем моркови и свёклы, как одолели картофельное поле в сорок соток. Расскажу, какие рыже-золотистые драники затеяла бабушка и каких поздних карасей размером «с добрую сковорду» привёз дед с озера Барабан.
А сегодня август.

***
- Это странный людь, злой, некрасивый. Может, это призрак?

С соседкой Ирой мы сидим под столом, у неё на веранде. Наши родители на работе. Нам по четыре года, недавно обе научились читать.
-Ира, это не людь, а человек.
- Какой же он человек – рогатый, бородатый. Вот эти все – человеки.
- Не человеки, а люди.

У меня особенное отношение к слову – нужно говорить правильно или так, как я считаю правильным. В моём понимании, если «криво», то не может быть «прямо», должно быть «примо», но понятия «люди» и «человек» усвоила хорошо.
- Ира, а вдруг это…
- Кто? – Испуганно шепчет подружка.
Мы не называем его, но понимаем, кого она имеет в виду, вспоминая иллюстрации к сказке Пушкина «О попе и работнике его Балде».
Летнее солнце к вечеру лениво огибает веранду, подсвечивая ограду, сараи, противоположный угол дома. На веранде становится темнее. Мы выбираемся из под стола и с ногами забираемся в старенькое побитое временем мягкое кресло.
- Ты креститься умеешь, - шёпчет Ира.
- Ты что! Это же грех!
- Никакой не грех. Это нехристем грех.
- Как это – нехристем?
- Когда крестика нету. У тебя есть?
Я неуверенно оттопырила на груди майку. Ира заглянула:
-Нету. Ты – нехристь.

Мне, отчего-то стало так обидно:
- Сама ты – нехристь!

Отодвинув доску в заборе, осторожно перешагивая через перезрелую, особенно безжалостную крапиву-огневицу я пробралась в свой огород.

С нашей стороны не было веранды, зато было высокое крылечко на пять ступенек, любовно обрамлённое клумбами из старых мотоциклетных покрышек, в которых пышно цвела георгина, изящно изгибала невесомые листья сказочная красавица-нигелла и аристократично покачивались горделивые левкои.
Почему-то подумалось: « В гостях хорошо, а дома лучше. Ишь, обзывается». Но, что-то не давало покоя. Сложив вместе все пять пальцев левой руки, я попыталась перекреститься слева направо, но получилось неуклюже.
За воротами мягко пророкотал мотоцикл – папа приехал с работы.
- Ты тут чего одна, как ветла в степи?
- Жду.
- Иди переоденься, чтобы ноги не наколоть, поедем.
- Куда, пап?
- Шустрей, говорю, потом увидишь.

Ехать с папой куда угодно – для меня радость. Две минуты и я уже в спортивном костюме, с аккуратно прибранными под косынку волосами – в полной готовности к приключениям, ныряю в мотоциклетную люльку.
Через несколько минут село остаётся далеко позади. Красный «Юпитер» летит по над степью божьей коровкой, ловко преодолевает повороты, мосты и мосточки. Мягкий звук мотора мотора в степи сливается с многоголосым стрекотанием саранчи и кузнечиков. Ветер тепло щекочет щёки, силится сорвать косынку, мне хочется поймать ладонями.

- Ныряй под попонку, полетим. – Кричит папа.
С головой ныряю в люльку, под попону, и только одним глазком наблюдаю, как перемалываются травы колёсными спицами, как отлетают сочные головки кровохлёбки, на мелкие кусочки разлетается осот, всхлипывая, разрываются соцветия чертополоха.

- Выныривай, приехали! – Командует папа.
- Ой, что это? Горошек?
- Ты попробуй, попробуй!
- Почему он в лесу растёт? Нам его можно, мы не воры?
- Не воры. Его тут никто собирать не будет. Он свёклу маскирует и картошке расти помогает, пойдём-ка.

Папа ведёт меня за руку вглубь поля. Он шагает размашисто, на его большой твёрдый шаг приходится пять моих семенящих. Его слегка загорелая рука с едва заметными трещинками пропитанными мазутом крепко сжимает мою маленькую розоватую полупрозрачную ручонку.
- Гляди – свекольное поле, потом снова горошек, а дальше картошка.
- Папа, зачем в поле овощи? Мы дома сажаем, у всех ведь дома есть, зачем ещё?
- Как зачем? А для столовой, думаешь, где берут? В столовой рабочих кормят. Они обслуживают технику, на полях работают, на ферме, дают стране молоко, хлеб, мясо. Такое поле, знаешь, как важно!
- И нехристям важно?
- Кому? Каким нехристям?
- Таким, как я. Мне Ира сказала, чтобы к ней больше не приходила играть, потому что у меня крестика нету и молиться не умею.
- Так, давай вот тут присядем, и ты мне расскажешь.

Тяжёлые вечерние тени плотным покрывалом укрыли лес до самого края. Только поле, отвоёванное крепким предзакатным солнцем, ещё оставалось на светлой стороне. Мы присели на крепкую поваленную берёзу.
- Давай, дочь, рассказывай.
- Мы книжку читали, там был такой… он, с рогами человек.
- Человек с рогами? Чёрт?
-Тише, нельзя же так говорить.
- Почему нельзя? Чёрт – он и есть чёрт. Название такое, потому так и говорим.
- Мы его испугались и хотели покреститься, а у меня крестика нету.
- Так покрестилась бы без крестика.
- Ира сказала нельзя. А где его взять?
- Крестик? В церкви, наверно. У меня у самого нету.
- Ты тоже нехристь?
- Прекрати так говорить. Это плохое слово, недоброе. И ты у меня никакой не нехристь, а просто умненькая девочка. Подрастёшь, захочешь покреститься, значит покрестишься.
- Можно?
- По закону государственному, советскому, будто, нельзя. Только законов, доча, на земле этой много. Например, Божий Закон – как бы его не ругали, как бы не запрещали народу, а он всё равно пробьётся. Или Закон совести, я его, как Божий почитаю, потому что без совести таких дров наломать можно и себя, и других погубить.
- Тебя кто крестил?
- Бабушка - баба Лиза. Она в старые времена при монастыре выросла, мать её с горя в монастырь ушла и девчонку с собой привела, сама там померла от болезни, а бабушка моя так и воспитывалась при монахинях. Для неё Бог был главнее всего в жизни. Проснётся, бывало, зашелестит губами – молится.
- Тогда почему одни говорят, что нельзя в церковь ходить, а другие, наоборот, заставляют?
- Нет, заставлять никто не станет. Это дело добровольное.
- Как колхоз?
- Навроде того. А нельзя – это партия так решила. Им в партии заняться больше нечем, как людям заботы выдумывать. Сидят там шишки-бездельники и чешут свои лысые головы, планы всякие строят. Говорят, что Бога нет, но я им не сильно верю, баба Лиза меня уму-разуму учила, к ней и доверия больше.
- Папа, ты разве не любишь Советский Союз и Ленина?
- Вот это ты глубоко копнула! Ленина, говоришь. А за что мне его любить? Он мне не отец, не мать, был человек и сплыл. Наворотил делов, а разбираться кому? Моё дело маленькое – землю пахать, мехотряд обслуживать, детей поднимать, а твоё ещё меньше – сказки читать, да на мороженое у папки клянчить.
Ты, доча, давай-ка, горошек трескай, да домой собираться будем. Там мамаша, поди, с кумысарки приехала.

На перекрёстке

Цвета молодого листа настурции угловой дом на перекрёстке у базара, сразу напротив церкви. Крепкий, добротный с большими манящими окнами и светлым шифером покрытой крышей. Удачно поставлен в самом людном месте. Ладно устроенные ворота и калитка, будто приглашают: «Входи, добрый человек, здесь тебя заждались».

В базарный день площадь живёт полнокровно - кричит голосом старой подхриповатой цыганки, похрюкивает крепким розоватым подсвинком, коптит шашлычной палаткой.

Народ, в основном, в простенькой одёжке неярких цветов – одни спешат, другие вышагивают, шныряют мелкие хулиганы и шпана, копошатся бабули и молодые мамочки с младенцами.

Людно в мясном ряду, людно в магазине одежды, многоголосо у раскладного столика с фальшивым золотишком. Люди торгуются – продают и покупают, обманывают и спохватываются, ищут приключений и находят.
Потратив всё до копеечки, покупатели покидают торговые ряды.

- Мо-ле-бен-ный дом. - Читаю я. – Там можно помолиться?
Мама не слышит меня, высматривает, чем торгуют автолавки.
- Можно я зайду? – Не дождавшись разрешения, поворачиваю к зелёному дому.
Мама, спохватывается:
- Куда зайдёшь? В Дом молитвы? Хочешь, чтобы из тебя мыло сварили или парик из волос сделали?
- Из меня? Мыло?
- Не из меня же.
- Я думала, что там Богу молятся. Написано же «молитвы».
- Туда таких вот дур непутёвых заманивают. Секта это.
- Что такое секта?
- Подрастёшь, расскажу.
После этой фразы мне всегда становилось так обидно, будто, ребёнок – это неполноценное создание. Посуду мыть можно, полы подметать можно. Одной дома хоть даже до вечера оставаться – пожалуйста. А ума, будто, мало. Совсем нисколечко, что даже нельзя сказать, что такое секта. Это же просто словами, я понимаю словами.
(Но за всю мою жизнь до сегодняшнего дня, мать так и не наделила меня правом полноценного собеседника.)
- Ладно. – Огорчилась я, - можно хоть в церковь? Там же красиво.
- Что у тебя за пристрастие? Так и напрашиваешься. Знаешь, сколько таких сманили? Пойдём лучше, дыню купим.

Мы обошли весь базар. Купили нарядов из весёлых цветастых ситцев, шампунь «Топаз» с фиолетовым оттенком и умопомрачительным ароматом, большую эмалированную кружку и небольшую дыню с тонкой желтовато-оранжевой кожурой. Я зачем-то разглядывала мётлы и кирзовые сапоги, потом обратила внимание на совсем круглую бабушку, продававшую семечки и на диковинных разноцветных рыбок в аквариумах. Рядом с рыбками продавались всевозможные рыболовные снасти – сети (папа говорит, что сетями ловить нечестно, а дед всё равно ловит), удочки, поплавки, самодельные мухи. Блёсна разных форм и размеров ослепительно блестели на солнце.

Рыбка живёт в аквариуме, её кормят, ухаживают за нею, любуются. Только, что это за жизнь, когда плаваешь от стены к стене, стучишься лбом, да никак не пробить? С другой стороны, в речке тоже не жизнь – со всех сторон хищники. Ладно, большая сильная рыба – она по-честному охотится, а человек? Человек хитростью – связал сети и перекрыл все пути. А третьего варианта нету. У рыбки нету.
На вокзал шли той же дорогой – мимо церкви и большого зелёного дома. Ставни в доме закрыты.
- Вон, глянь, - кричит мама, - закрылись, спрятались. Знаешь, что там творится? Сектанты – у них ничего святого. Принесут тебя в жертву, а мне что делать? Люди скажут: «мамка виновата, не доглядела». Я же не объясню, что тебе там мёдом намазано. Вот и подумай сто раз своей головёшкой беспутной!

Усталость и тяжёлые сумки не позволяли идти быстро. Я поглядывала то влево, то вправо. Никому не охота, чтобы из него мыло сварили или в жертву принесли. Но как же трудно совладать с любопытством, с этим наивным детским желанием проникнуть везде и всюду, особенно, когда кругом тайны, а ты маленький исследователь, которого не так-то просто переубедить.