Поселенов Алексей - Гитарист

Гитарист
Вдоль стены конференц-зала пансионата «Жемчужный» в два ряда стояли стулья, на которых сидело человек десять. Окна в зале были плотно зашторены, и включенные через один светильники тускло, в полсилы, освещали невысокого мужчину с гитарой, который стоял в нескольких метрах перед сидевшими. На вид ему было лет пятьдесят пять, может, чуть больше. Правильные черты его лица не скрывали усталость, особенно читавшуюся в глазах, которые он время от времени широко раскрывал, начиная при этом часто-часто моргать, словно пытался избавиться от чего-то мешавшего.
— Ну и в завершение своего выступления я хотел бы исполнить ещё одну песню тех лет, — Мужчина поправил висевшую на плече гитару и провел ладонью по коротко стриженым волосам, изрядно побитым сединой. — Думаю, многие из вас должны её помнить, она была довольно популярна, а исполнял её вокально-инструментальный ансамбль «Пламя». Называется песня «Мы строим БАМ», автором слов был талантливый журналист Виталий Петров.
Ударив по нейлоновым струнам, он сыграл небольшое вступление и запел:
— Рельсы упрямо режут тайгу,
дерзко и прямо, в зной и пургу.
Веселей, ребята, выпало нам
строить путь железный, а короче — БАМ.
Голос у мужчины был довольно приятный. Он пел спокойно, ровно, без надрыва, не забывая время от времени бросать взгляды на сидевших перед ним людей и кивать им, призывая подпевать. Зрители — все люди явно пенсионного возраста — кивали в ответ, улыбались, кто-то тихонько притоптывал, а некоторые действительно пробовали подтягивать слова песни.
— И сквозь туманы, и сквозь года
до океана помчат поезда.
Веселей, ребята, выпало нам
строить путь железный, а короче — БАМ.
Закончив петь, гитарист ударил в последний раз по струнам и поклонился захлопавшим зрителям.
— Спасибо... Спасибо большое, — кивал он с усталой улыбкой.
— Только, кажется, у неё название было просто «Строим БАМ», без «мы», и пели её, как я помню, «Самоцветы», — вставая со стула, сказала ярко накрашенная, загорелая до черноты морщинистая женщина в широкополой пляжной шляпе.
Гитарист пожал плечами.
— Вполне возможно... В то время одну песню могли разные группы исполнять: «Пламя», «Самоцветы», «Веселые ребята», «Лейся, песня»... Просто аранжировки немного отличались.
— Я помню, эту песню ещё «гимном БАМа» называли, — закивала другая женщина в больших роговых очках и длинном, до пола, цветастом платье. — А вообще-то — да, хорошие песни тогда были, не то, что сейчас... Ерунду всякую поют, бормочут чего-то, а чего — и не поймешь... И ругаются, и матерятся со сцены, — и она сердито замотала головой.
— Ой... и не говорите... — женщина в пляжной шляпе тоже нахмурилась и махнула рукой. — Всё развалили, всё... Ни песен, ни музыки хорошей не стало. А раньше другое дело было, — улыбнувшись, она кивнула гитаристу. — Спасибо вам большое за выступление, как в молодости побывали.
Тот улыбнулся в ответ:
— Вам спасибо, что пришли. Всего вам доброго и хорошего отдыха.
— Спасибо, спасибо...
Когда все потянулись к выходу, а гитарист стал укладывать инструмент в старый потертый кофр, к нему вразвалку подошел грузный, с большим выпирающим животом, мужчина, который до этого всё выступление молча сидел на стуле с краю.
— А я вас сразу узнал, — тяжело дыша, произнес он грубоватым баском. — Я ещё два года назад вас слушал.
— Да? — улыбнулся гитарист. — Ну что ж, я рад...
— Только в другом месте это было, в «Чайке» я тогда отдыхал.
Не зная, что ответить, музыкант чуть пожал плечами.
— Угу...
— И вы тогда, кстати, те же самые песни пели. Я думал, вы хоть сегодня что-нибудь новенькое споете, а всё то же самое опять...
Гитарист немного смутился и виновато развел руками.
— Так, наверное, совпало... Просто у меня есть подборка именно ретро песен, и я время от времени с ними выступаю. Ну и сегодня вот...
— Да? А я уж думаю — ну, мужик, даёт, одно и то же каждый раз шпарит.
— Да нет... нет, конечно же, — гитарист смущенно переступил с ноги на ногу и посмотрел по сторонам. — Совпало так...
— Ну ладно, счастливо тогда, — толстяк протянул потную ладошку.
Музыкант пожал руку и кивнул.
— Спасибо, вам всего хорошего.
Уложив гитару в кофр, он сел на стул и с силой потер глаза. В последние дни они не давали ему покоя. Знакомый врач из одного санатория говорил, что это нервное, что-то наподобие тика. Что ж, вполне возможно... Кстати, он замечал, что этот тик проходил, если он «выпивал». Причем, не рюмку-две, а больше — грамм триста, а то и все четыреста чего-нибудь покрепче. И самое неприятное во всём этом было то, что именно пить-то ему вовсе и не хотелось, но без алкоголя проявления тика становились со временем всё сильней и сильней. А после выпивки тик пропадал, и недели три-четыре он чувствовал себя в этом плане вполне нормально, но потом всё начиналось заново.
Поднявшись, музыкант энергично тряхнул головой, взял свой кофр и, выйдя из конференц-зала, пошел по коридору к двери с табличкой «Арт-директор».
— Ну что? Всё? — поднял на гитариста глаза, когда тот вошел в кабинет, плотный лысый мужчина с пышными усами, сидевший за небольшим письменным столом перед ноутбуком.
— Всё.
— Сколько народу сегодня было?
— Да сколько... Сколько их всегда бывает? Человек пятнадцать от силы.
Гитарист прислонил кофр к стене.
— На вот, держи, — мужчина достал из выдвижного ящика стола и протянул музыканту свернутый лист бумаги, закрытый скрепкой.
— Сколько тут?
— Как обычно, — пожал плечами арт-директор и снова повернулся к ноутбуку.
— Слушай, Петрович, может, добавить уже пора? Цены-то, как на дрожжах, на всё растут, а на эти деньги уже только раз в магазин сходить можно и всё...
— Анатолий, ну ты как маленький, прямо... Где я тебе больше возьму? Если бы мы с этих отдыхающих за твои концерты деньги брали, тогда и разговор был бы другой, а так... Галочку только поставить, что мероприятие провели, вот и всё... Да чего я тебе рассказываю, первый год, что ли...
— Вот именно, что не первый, а деньги всё те же... Петрович, ну поговори с главным, пусть хоть процентов двадцать накинет. Ваши-то цены каждый год растут, да не один раз. В «Светлане» с «Чайкой» и то больше платят...
— Толь, ну так пой у них, ёлки-палки... — опять посмотрел на гитариста арт-директор.
— Я и так пою, но каждый день ведь не будешь у них петь, сам понимаешь... Всё равно самое частое раз в две недели...
— Ладно, Толь, хорош... Завязывай этот гнилой базар... — усатый поморщился и махнул рукой. — Ну правда, сколько можем, столько и платим.
Гитарист развернул лист бумаги и, взяв деньги, сунул их в карман брюк.
— В подземном переходе и то, наверное, больше зарабатывают, — тихо пробормотал он себе под нос.
— Что? — снова оторвался от ноутбука хозяин кабинета.
— Ничего, так я...
Взяв кофр, Анатолий буркнул: «Пока» и вышел прочь.
Настроение было не очень. Оно всегда у него портилось после того, как он получал деньги за свои выступления. Конечно, в целом за месяц он наскребал сумму, позволявшую жить более-менее нормально, но это — в целом. А если посмотреть, сколько ему платили за одно выступление, то, действительно, было до обидного мало. Поэтому-то и приходилось ему чуть не каждый день выступать в дюжине разных санаториев, пансионатов и домов отдыха, обходя их по кругу один за другим. Да и уставать он стал в последние годы значительно больше, словно села батарейка, дававшая ему силы и энергию раньше.
Выйдя на улицу, Анатолий посмотрел на клонящееся к горизонту августовское солнце. Погода была хорошая, и в голове мелькнула мысль: «Может, искупнуться немного? А то на море живу, а нынче всего-то один раз и купался». Но потом решил отказаться от этой идеи: оставлять без присмотра кофр с гитарой было небезопасно, всякое случается, и он пошел домой.
Жил Анатолий в этом причерноморском курортном городе довольно давно, уже лет двадцать, с тех пор, как врачи посоветовали его жене поменять суровый сибирский климат на более мягкий. Здесь у них родился поздний и долгожданный ребенок — сын Сашка, здесь они и жили втроем в двухкомнатной квартире. Их старый, послевоенной постройки, двухэтажный дом стоял довольно далеко и от моря, и от большинства санаториев. Предстояло долго идти в гору, и можно было, в принципе, доехать на автобусе, но он всегда ходил пешком: это у него была такая замена физкультуре.
Когда он, наконец, поднялся к дому, с него градом катил пот, и рубашка была мокрая, хоть выжимай. Ранние южные сумерки быстро заполняли город, и где-то над дальней горой в темнеющем небе уже загорелась первая звездочка. Войдя в стоящий у раскидистой мушмулы небольшой павильончик, Анатолий поздоровался с пожилым седым армянином, сидевшим на деревянном ящике за прилавком:
— Привет, Васак.
— Толя, здравствуй, дорогой, — приветливо кивнул ему продавец, вставая с ящика.
— Васак, собери мне, пожалуйста, чего-нибудь как обычно: чтоб не сильно дорого, но чтоб хорошее, а? — улыбнулся гитарист продавцу, вытирая со лба пот. — Сыра там, хлеба, картошки, зелени какой-нибудь...
— Хорошо, Толя, сейчас сделаю, — взяв пластиковый пакет, тот стал складывать в него продукты. — Как дела у тебя? Как здоровье?
— Спасибо, в порядке.
— Поёшь?
— Да пою помаленьку... Только не знаю... — Анатолий криво усмехнулся. — Может, и завязывать уже пора с этим делом.
— Почему завязывать?
— Да ну... Копейки платят. Курам на смех...
— Не надо завязывать, Толя. На жизнь хватает и ладно. Всех денег не заработаешь... Тебе же самому петь нравится, людям тебя слушать нравится. А это самое главное. Ты хорошо поешь, душевно.
— Да кому она сегодня нужна — душевность эта? — усмехнулся Анатолий, ставя кофр к прилавку. — Уставать я стал, Васак... Не молоденький уже.
— Так все мы не молодеем. Жизнь такая, куда деваться? А душевность всегда людям нужна
Васак поставил почти полный пакет возле весов.
— Если бы за неё ещё платили нормально, за душевность эту, — гитарист вынул деньги.
— Э-э... Зря так говоришь! Если только про деньги думать, но без души, потом сам плакать будешь.
— Ладно, Васак, сколько с меня?
— Я тебе скидку дам хорошую, — улыбнувшись, продавец назвал сумму.
— Спасибо.
Расплатившись, Анатолий одной рукой подхватил кофр, другой взял пакет и пошел к выходу. Вдруг, остановившись у двери, он обернулся.
— Васак, слушай, чуть не забыл... У тебя, может, есть что-нибудь?.. Ну, ты понимаешь... Недорого, чтобы, — он виновато улыбнулся.
— Толя, — продавец перешел на полушепот, — могу только чачи предложить. Вина нет, а чачу для себя делал. Сам знаешь, не торгую, но тебе уступлю. Хорошая чача получилась.
— Хорошо, давай чачу.
Васак ушел в подсобку и быстро вернулся оттуда с бутылкой, завернутой в газету. Подойдя к гитаристу, он запихнул её в пакет.
— Возьми сам деньги в кармане, руки заняты, — кивнул на брюки Анатолий.
Продавец сунул руку в карман его брюк, вынул деньги и отсчитал сколько надо.
— Ну всё... Пока, Васак. Спасибо тебе.
— Счастливо, Толя, заходи, — махнул на прощание рукой армянин.
Придя домой, Анатолий поставил кофр с гитарой в угол за платяной шкаф и переоделся. Хотелось есть, но жены ещё не было, а готовить самому было лень. Он достал из пакета зелень, отрезал большой кусок сыра, краюху темного хлеба и сел к столу. Налив в граненую рюмку чачи, гитарист залпом выпил и поморщился: «Ох, ё... Градусов шестьдесят, не меньше». Немного закусив, он подпер голову руками и задумался.
...Сколько себя Анатолий помнил, он всегда был с гитарой: сначала, когда ещё толком и ходить-то не умел, старая отцовская гитара без струн служила ему любимой игрушкой; потом он подрос и стал бренчать на обычной «шестиструнке», а чуть позже отец показал ему несколько аккордов и он начал что-то наигрывать; затем была музыкальная школа по классу гитары с ежедневными гаммами, этюдами и мучительной болью в пальцах... После окончания десятилетки у него даже не возник вопрос, куда идти учиться дальше — конечно же в институт культуры! И он всегда вспоминал те годы как самые счастливые в своей жизни. Были там и волосы до плеч, и подражания «битлам» с «роллингами», и песни у костра, и стройотряды... Были поездки с институтским ансамблем по деревенским клубам и домам культуры, были первые попытки создавать что-то своё, оригинальное; потом - работа в вокально-инструментальном ансамбле во Дворце культуры железнодорожников, женитьба и мечты о прекрасном будущем... И всё это он ухватил сполна, и было это по-настоящему здорово, так как была молодость, была цель в жизни и уверенность в завтрашнем счастье...
А потом пришли девяностые и всё это как-то вдруг закончилось. Если честно, то он даже и не понял, как именно: он никогда не увлекался политикой, его интересовала только музыка, только творчество. Во Дворце культуры деньги платить перестали, и ребята постепенно разбежались кто куда. Одни как-то очень уж легко порвали с музыкой и ушли в бизнес, стали торговать кто чем; другие, кто был пошустрее, рванули в Москву, искать счастья там, а он как раз в это время перебрался к морю: у жены начала развиваться астма, и врачи настоятельно посоветовали сменить климат.
Анатолий думал, что где-где, а здесь-то, на черноморском берегу, у хорошего музыканта проблем с работой не будет, но реальность оказалась другой. Впрочем, найти заработок было действительно не так уж и сложно, но лишь в каком-нибудь ресторане или кафе, где был соответствующий репертуар. И к этому репертуару душа у него совсем не лежала. Он жил другой музыкой, другими песнями, другим отношением к своему делу. А тут на поверхность, словно пена в кипящем бульоне, повыскакивали другие исполнители, появилась другая эстрада с новыми идеалами и новыми кумирами. Романтика и песни у костра уступили место подчас откровенной пошлости, деньгам и «красивой» жизни с яхтами и кабриолетами. Он пробовал было давать уроки игры на гитаре, но быстро понял, что быть педагогом, это тоже не его...
Анатолий невесело вздохнул, налил ещё рюмку и снова выпил. Минут через десять, когда на улице стало уже почти совсем темно, пришла домой жена, открыв дверь своим ключом.
— Привет, как дела? — зашла она на кухню и, увидев бутылку, нахмурилась. — Опять пьешь?
Анатолий недовольно поморщился.
— Марин, ну зачем ты так говоришь? Прямо уж — пью...
— Ну, а что ты делаешь? Или глаза опять?
Муж промолчал.
— Сходил бы к невропатологу, что ли... Чего не разогреешь-то себе? — Марина достала из холодильника сковороду с жареной картошкой и, поставив её на плиту, тут же задала следующий вопрос: — Как в «Жемчужном» прошло?
— Ну и на какой вопрос мне отвечать? — глянул на супругу Анатолий. — Разогревать лень. В «Жемчужном» всё, как всегда.
— Заплатили?
Муж раздраженно повел плечами и налил из бутылки.
— Заплатили... — он выпил и кхэкнул в кулак.
— Что в бутылке-то?
— Чача. Васак дал.
— О-ой, — скептически протянула жена. — Дрянь всякую пьешь...
— Это не дрянь, это экологически чистый продукт, получше всяких коньяков будет.
Марина разложила разогретую картошку в две тарелки и тоже села за стол.
— Ну, правда, сходи к врачу. А то ты так сопьешься с глазами своими.
— Не сопьюсь.
— Толь, — чуть помолчав, сказала она, — может, тебе всё же на работу какую-нибудь устроиться?
— Марин, ну, ёлки-палки! — Анатолий поморщился, как от зубной боли. — Ну говорили ведь уже об этом... Чего ты мне душу рвёшь? Мне через три года шестьдесят будет! Ты понимаешь? Шестьдесят! Не тридцать, и даже не сорок! Кому я такой нужен?! Я же больше ничего делать не умею, кроме как на гитаре играть!
— Ну тихо, тихо... Чего ты завелся-то сразу?
— Ну, а чего ты? Куда я устроюсь? Грузчиком? Да и то не возьмут, старый, скажут... На охранника и то учиться сейчас надо, лицензию получать. Да и не смогу я, сама ведь знаешь...
— Знаю... Но смотреть, как ты маешься, бегаешь по своим пансионатам да санаториям...
— Значит, не смотри.
— Ну чего ты ерунду-то говоришь? «Не смотри...» Я жена тебе или кто? Как-никак, а тридцать лет уж вместе.
— Кстати, а Сашка где? Что-то долго его нет сегодня, — спросил Анатолий про сына.
— Он сегодня на день рождения пошел к одногруппнику, сказал, что попозже вернется.
Муж вздохнул и снова взял бутылку.
— Будешь? — спросил он жену.
— Ну вот ещё... Скажешь тоже.
Марина, достав из морозилки сало, отрезала несколько кусков.
— Закусывай хоть нормально, — она снова посмотрела на мужа. — Ну, может, тебе тогда репертуар свой как-нибудь расширить, а? Что-нибудь посовременнее?
— Посовременнее? — усмехнулся Анатолий. — Ну да... Знаешь, мне сегодня тип один заявил, что уже два года назад слышал меня, и что тогда я те же самые песни пел. Ты представляешь? Бывает же так... Вы, говорит, то же самое пели, что и два года назад, вы что — кроме этого больше ничего не знаете? А я вру ему: нет, знаю, конечно, это просто совпадение такое...
— Ну вот видишь.
— Вижу-то вижу, только на всех ведь не угодишь. Один как-то попросил — спойте чего-нибудь из Круга, а в другом пансионате, в «Светлане», кажется, однажды Розенбаума с Шуфутинским требовать стали.
— Ну так и чего? Спел бы... И народа будет больше приходить, тебе же самому приятнее будет, да и зарабатывать больше будешь, в конце концов. Разве это плохо?
— Ну не пою я такие песни, понимаешь ты? Не пою я такое! Я те песни люблю, те, ты понимаешь?! Для меня они настоящие! В них же вся моя жизнь! — он на секунду замолчал и посмотрел на жену. — Но ты знаешь, что самое страшное? Я недавно поймал себя на том, что я и их начинаю уже потихоньку ненавидеть. Ты понимаешь? И мне страшно стало. Я и люблю их, и боюсь уже, что свихнусь от них же... Я их столько лет пою и что?.. «Ретро»... «песни семидесятых»... И каждый раз человек десять-пятнадцать приходит, не больше. А я стою перед ними и спрашиваю себя: «Зачем я тут? Кому это надо? Для чего я это делаю? Неужели только ради этих копеек?», и хочется плюнуть на всё, развернуться и уйти. Но потом спою одну, другую, и вижу, как все эти тетки радуются, как глаза у них оживают, и снова петь охота. Ты понимаешь? А потом опять думаешь — зачем? И так без конца... Это мука какая-то... Господи, ну за что мне всё это?! — Анатолий поднял лицо вверх и потряс руками в воздухе. Его глаза блестели, но были в них лишь тоска и безысходность. — А попса эта или шансон — ну это же так... это же кич, это не музыка! Это только во дворе по пьяни орать про атаманов с есаулами да про «гоп-стоп» всякий! Это же... ну это же... — Он растерянно посмотрел по сторонам. — Ну неужели ты сама этого не понимаешь?!
— Да при чём тут я-то? — Марина с жалостью смотрела на мужа. — Ты же перед людьми выступаешь, не я. Ну пой свои «семидесятые» любимые, но и Розенбаума того же с Кругом, бог с ними... Раз людям нравится.
— Да мало ли что людям нравится! Я же объясняю тебе — не могу я это петь, не могу!! Я — музыкант, а не лабух, который поёт всё подряд на потребу публике, лишь бы платили! И нельзя же всё только деньгами мерить! Так можно черт знает до чего докатиться!!
- Ну говорят же, что спрос рождает предложение.
- Ха! Нет уж, милая моя? Это не ко мне... — Анатолий отрицательно помотал головой. — С такой философией можно далеко уехать. Спрос... Если всегда потакать этому спросу... Вон он где, весь их спрос, — и он кивнул в сторону зала, — в телевизоре. Ты вот говоришь — посовременнее что-нибудь... А мне противно смотреть на все эти рожи, которые годами у нас по ящику крутят, на всё то, что у них сейчас популярно. Это же всё ширпотреб, и даже не второй, а черт знает какой сорт!
— Ширпотреб тоже нужен, без него никуда, — снова возразила жена.
— Так вот кому нужен, пусть тот и поёт!!
— Не кричи, пожалуйста. Выпил — ладно, но на меня кричать не надо! — твердо произнесла Марина.
— Извини, — повесил голову муж. — Я же не на тебя кричу, а так... в целом...
— И в целом не кричи.
Анатолий встал и, подойдя к окну, распахнул его настежь. В кухню ворвался свежий ночной воздух.
— Понимаешь, — подойдя к мужу сзади, обняла его жена, — мне просто тебя жалко. Я же вижу, как ты мучаешься из-за всего этого: из-за денег, из-за того, что людей мало приходит... Знаешь, я где-то читала, что вот этот вот закон эволюции, что выживает сильнейший — это полная чушь. Выживает не сильнейший, а тот, кто лучше приспосабливается к новым условиям. Иначе на Земле до сих пор жили бы динозавры, так как они были самые сильные. Но они не смогли приспособиться, поэтому и вымерли, а тараканы, хоть и слабые, но приспособились и живут до сих пор.
— Тараканом становиться я не хочу, — задумчиво произнес муж, — а значит, вымру, как те динозавры.
— Не вымрешь, — улыбнулась Марина, — я тебе не дам... Тебе просто надо немного отдохнуть.
Взяв бутылку с чачей, Анатолий убрал её в шкаф.
— Ладно, на сегодня хорош... Давай будем чай пить...
...Примерно через месяц в большом актовом зале санатория «Волна» на стоящих полукругом стульях сидело ровно пятнадцать человек. Практически все были люди старшего поколения, в основном женщины, всего двое-трое — мужчины. Только с краю сидела супружеская пара явно моложе остальных, на вид — лет тридцать пять или сорок, не больше.
Перед сидящими стоял не молодой уже мужчина; на широком ремне, перекинутом через плечо, у него висела гитара. Мужчина провел рукой по струнам и слегка поклонился зрителям.
— Добрый вечер! Меня зовут Анатолий, и я очень рад, что вы сегодня нашли время и пришли на моё выступление. Я исполню для вас несколько песен, которые сейчас относятся к категории «ретро». Эти песни были весьма популярны в семидесятых, восьмидесятых годах прошлого века, и я уверен, что вы их прекрасно знаете. Поэтому я был бы рад, если вы будете мне подпевать, — гитарист улыбнулся и обвел присутствующих взглядом. — А ещё я рад тому, что сегодня сюда пришли люди не только старшего возраста, но и, практически, молодежь.
Он кивнул супружеской паре, сидящей с краю.
— А нам нравятся такие песни, — бойко и громко ответила женщина.
— Ну что ж, это замечательно. Может, и, правда, не все динозавры тогда вымрут, — тихо сказал музыкант и снова улыбнулся. — Это я так, о своем... А первой я сегодня исполню песню, у которой в своё время было даже несколько названий: «Не надо печалиться», «Колышется дождь», но со временем утвердилось другое — «Вся жизнь впереди». Помните такую? — Ударив по струнам, он кивнул зрителям. — Ну а вы — подпевайте...