Баракаева Ольга - Знаменосцы

ЛАКРИМОЗА

Кинув сахара в чай, произнёс ты легко и просто:
– Выйдет мать в магазин – я послушаю лакримозу.
Замотав поясницу от холода козьей шалью,
Удивилась:
– А, собственно, мать чем тебе мешает?

Позвенел медяками, как бубном, внутри карманов,
Отозвался:
– Нельзя, видит бог… напугаю маму –
Вдруг решит, что прощаюсь, поэтому выбран Моцарт.
Ты пластинку берёг, ставил редко, боясь покоцать.

На пару́ кучевых варят звёзд рассыпное просо,
А добавки той каши небесной никто не просит:
Не стремятся живые приблизиться к лунной фаре,
Но горшочек без просьбы дымится и варит, варит.

Стол клеймён следом кружки с твоим недопитым чаем.
В церкви мышь не проскочит. По очереди прощались.
Не умея молиться, ревела светло и чисто
Пара сотен тебя провожающих атеистов.

Раз в году я решаю: отцу никогда не поздно
Дать послушать на флешке любимую лакримозу.
Где-то там, где вы с мамой лежите в кашлатой хмаре,
Заливается скрипка, небесный горшочек варит.

ГОРЕМЫШЛЬ

В Горемышле ве́тров не семь, а восемь,
Запускают хваткие руки в озимь
И ерошат всходы, а над хлебами
Наливени сталкиваются лбами.

Берега там илисты, не кисельны,
Пьянь да рвань над реками злаки сеет.
Раз в году поля васильками вышьет
Хлеборост у старого Горемышля,

Оттого и ветрено в голове-то.
Неразумным девкам надуло ветром.
Оттаскают матери их за патлы,
Заревёт в подушку бабьё сопато.

Длинную фату – да под белый гребень,
Поспешат брюхатые за отребье,
В соль макнут отломками каравая,
Срам нарядно юбками прикрывая.

До весны в запое все после жатвы.
Временами думают: убежать бы,
Но куда б из леторосли ни вышли,
Каждый город – копия Горемышля.

Возвратятся в избы, затянут песню
Про любовь, про то, что – зато мы вместе
Под одним сучкастым, но крепким кровом,
Нет войны, а главное – все здоровы.

ЗНАМЕНОСЦЫ

«Тридцатого утром [апреля 1945 года] меня и Михаила Егорова вызвал командир полка Зинченко, показал здание Рейхстага и поставил задачу водрузить знамя. Это оказалось непросто. Бой был сильнейший, я такого за всю войну не видел... Нашли винтовую лестницу. А она разбита. Пришлось искать деревянные помосты, чтобы подняться на крышу... Около 20 тысяч фашистов были захвачены там – у Бранденбургских ворот все сдались. До 7 мая мы находились в Рейхстаге, после чего знамя сняли и привезли в Москву...» (Мелитон Кантария, Герой Советского Союза).

«Со стороны казалось, что солдаты наверху исполняют какой-то бешеный нервный танец» (Степан Неустроев, комбат).

«Я знаю, отец не пережил этой войны. Мировую прошёл, а эта его убила. Как будто старая рана открылась...» (Шато Кантария, сын Мелитона).

В задымлённом Берлине – сержанты с серпастым стягом.
Под фашистскими пулями протанцевав в огне,
Водрузили Егоров с Кантарией над Рейхстагом
Красный символ Победы – а значит, конец войне.

Каждый школьник начитан о подвиге знаменосцев,
Люди верили: вскоре начнётся другая жизнь.
Поднимались за мирную Родину гордо тосты
И печально – за павших, кто головы положил.

Восславляя друзей, о героях писали сагу
Летописцы – советские перья большой страны.
Оставалась незыблемым знаменем над Рейхстагом
Вера в то, что не будет бомбёжек, смертей, войны…

Михаил Алексеевич умер в семьдесят пятом,
Под Смоленском на «Волге» влетел в грузовой фургон.
Разболелся Кантария, но перенёс утрату:
Слишком много работы, нельзя уходить вдогон.

Он грузин из Абхазии. Это совсем не страшно:
Все мы дети единой державы – СССР,
Пережившей потери безжалостных рукопашных
На обстрелянной немцами гибельной полосе.

Бригадиром в колхозе, шахтёром, потом завмагом
Был неграмотный плотник по имени Мелитон.
Не хвалился наградами, даже с победным флагом
По учебникам шествовал скромно из тома в том.

На грузино-абхазской войне в девяносто третьем
Разорили семейный простой деревянный дом.
Мелитон зря надеялся: в Грузии лучше встретят…
Там он тоже чужой, и причины нашлись на то.

Статус беженца дали в итоге в России власти.
В зимнем поезде, в долгом, тоскливом пути в Москву,
Что-то в нём разломалось, разбилось тогда на части –
На последней войне…

Благодарна.
Ценю.
Живу.

Он считал, что прошёл с сорок первого, от начала
До конца – за грузин и абхазов родной земли.
О случившемся все – руководство и СМИ - молчали.
Представители к телу прощаться не подошли.

Разбудите, спросите, стащив с меня одеяло,
Две фамилии эти всегда в голове несу.
Распадалась империя, рушились идеалы,
А Егоров с Кантарией в памяти – наизусть.

Много пишут сейчас, не краснеет от слов бумага.
Не историк я… умным, конечно, оно видней…
Но Егоров с Кантарией, вставшие над Рейхстагом, –
Символ мира - из детства и до современных дней.