Кажедуб Андрей - Смерти нет

Смерти нет

Я тыщу планов отнесу
На завтра: ничего не поздно.
Мой гроб еще шумит в лесу.
Он — дерево. Он нянчит гнезда.

Франтишек Грубин

Через щели в деревянной двери пробивался солнечный свет, что неудивительно: сарай — он и есть сарай. Это дом надо надежно утеплять и оберегать все, что внутри, от посторонних глаз, а деревянную пристройку для разного инвентаря можно сделать и попроще. Примерно такие мысли промелькнули в голове у Андрея, как только он проснулся с первыми лучами июльского солнца. Он лежал на старых залатанных одеялах, пропахших дегтем и, кажется, машинным маслом. Вставать не хотелось, даже поворачиваться было лень. Вот летом всегда так: не спрячешься от солнца за семью замками, так оно тебя растормошит часов в шесть утра, даже если спешить тебе некуда! Зато сейчас можно спокойно погрузиться в воспоминания, посмаковать в голове недавние и далекие события, вот только для мечтаний времени уже не остается… Вообще мечтателями были они все — весь класс. Бывало, зададут на дом сочинение на тему «Кем я хочу стать» или «Я через двадцать лет», а потом учительница зачитывает лучшие из них на уроке литературы, где все обсуждают, спорят, радуются, доказывают. Каждый уверен в своих силах на сто процентов, а сомневающихся — жалкое меньшинство. Все кажется ясным, очевидным, бесспорным, и горят глаза, и хочется творить, идти вперед, сокрушать препятствия на своем пути и побеждать! Как недавно… Всего-то год с небольшим прошел, и как все изменилось…
Андрей вспомнил о классном часе, на котором поднималась тема общественной пользы: что нужно делать каждому человеку, чтобы быть по-настоящему нужным людям, ведь страшно подумать о том, что ты можешь просто просуществовать до старости, не сделав ничего… А сделать хотелось многое, и все казалось возможным. Когда его спросили, что он думает по этому поводу, Андрей сказал, что обязательно надо заниматься любимым делом — делом, которое ты знаешь и которое будет не просто работой, а смыслом жизни.
— А если в жизни случится так, что тебе не удастся заниматься тем, о чем ты мечтаешь? — спросила его учительница.
Андрей, грезивший об изучении Арктики, тогда замялся и покраснел. От одной мысли о том, что он не сможет стать геологом и работать за Полярным кругом, ему стало не по себе, и он промямлил что-то невнятное и сел на свое место. Конечно, другие ребята его поддержали, и раздались возгласы, что надо стремиться, много учиться, и тогда ты добьешься своей цели, но учительница поднятием руки прекратила возбужденный гул и попросила каждого из учеников задуматься о простой истине: неважно, что ты делаешь, неважно, соответствует ли это твоей мечте или нет, ты должен делать это на совесть, а если не получается, то придется заняться чем-то другим. В жизни может случиться всякое, и мечта не всегда становится явью, но, что бы ты ни делал, где бы ни работал, всегда оставайся человеком и работай честно, на благо людей. Андрей и сам понимал, что в жизни может случиться всякое, но тогда ему совсем не хотелось об этом думать. Он серьезно готовился к поступлению в институт, читал массу нужной литературы и даже создал дома что-то вроде коллекции минералов, которые собирал в разных поездках. Все остальное интересовало его не так сильно. Впрочем, он обожал читать. Ничего особенного в этом хобби не было, разве что, кроме классики и приключенческой литературы, Андрей предпочитал книги о первопроходцах, путешественниках, смелых ученых и экспериментаторах. Родители одобряли его выбор профессии, а некоторые друзья и приятели с удовольствием слушали, как он рассказывал им о Земле Франца-Иосифа и Новой Земле с их пустынными пейзажами, скалами, пургами и холодными морями.
Родители… Вот с кем повезло! Они всегда дружили и доверяли друг другу, причем Андрей мог равно поделиться сокровенными мыслями и с мамой, и с отцом. Ну а дед — тот вообще был с внуком заодно, играл с ним в детстве в разные игры, читал ему книжки, учил стихи, брал с собой гулять в парк и на рыбалку, рассказывал разные истории из своей молодости. Можно сказать, они души друг в друге не чаяли. Андрей вспомнил, как однажды в шестилетнем возрасте он возвращался с дедом из Летнего сада, и у самого дома им встретилась похоронная процессия. Шестилетнего ребенка обескуражило и напугало увиденное, потому что еще никогда он не видел смерти. Конечно, в сказках и рассказах взрослых это страшное слово встречалось, знал он и о том, что несколько лет назад умерла бабушка, которую он совсем не помнил, но все это случилось давно, в другой реальности, которую его детский мозг воспринимал по-особенному, как что-то далекое и ненастоящее. А тут он увидел гроб, обитый красным бархатом, с неподвижным телом какого-то человека и людей со скорбными лицами, многие из которых плакали. Андрей шепотом спросил дедушку, почему дядя лежит с закрытыми глазами, а тети плачут. Дед как мог объяснил ему, что значит «умереть» и что это ждет всех нас, но случится не скоро, а когда мы все превратимся в дряхлых стариков и старушек, и внуку не стоит бояться, после чего поспешил увести ребенка домой. В тот вечер Андрей долго не мог уснуть, а утром подошел к отцу и сказал, что очень боится смерти. Рассказав родителю о вчерашнем случае, он был готов заплакать от ужаса, но отец успокоил его, подтвердив слова деда о том, что люди умирают, будучи совсем старенькими, или на войне, или от страшных болезней. Он взял сына на колени и, глядя ему в глаза, уверил, что бояться нечего, потому что никакой войны нет, все здоровы, и жизнь Андрею предстоит долгая и интересная.
— А что будет, когда я умру? — спросил успокоившийся ребенок. — Меня все забудут?
— Забывают только плохих людей, а если ты проживешь хорошую жизнь, то тебя будут помнить твои близкие и друзья, и ты как бы не умрешь. Но хватит об этом, иди умываться! — отец ласково потрепал сына по голове и опустил с колен на пол.
Они потом не раз возвращались к этой теме, и отец всегда говорил, что человек жив, пока о нем помнят. Достойных людей, кто жил по совести, совершал хорошие поступки, жертвовал собой для других, ждет добрая память потомков, а значит, для них смерти нет.
— Смерти нет… — повторял про себя Андрей, размышляя о многом.
И где сейчас его лучший друг? В последний раз они виделись год назад на Московском вокзале, когда Валерик уезжал в столицу поступать в Литературный институт. Вот уж действительно талантище — сочинения писал так, что учительница словесности зачитывала их не только перед классом, но и на родительских собраниях. А какие стихи писал! Андрей вздохнул… Они были разными, но понимали друг друга лучше, чем близнецы, и всегда стояли друг за друга горой. Когда каждый окончательно определился с выбором будущей профессии, стало ясно, что расставание неминуемо, но они обещали писать друг другу и видеться так часто, как смогут. Письма действительно приходили, но на зимние каникулы Валерик почему-то остался в Москве. А летом все изменилось… Вообще надо сказать, что их дружба подверглась одному из самых серьезных испытаний, и оба они прошли его с честью. В восьмом классе к ним в школу пришла новая ученица, в которую они оба втрескались по уши. Своенравная девушка сначала в штыки приняла их знаки внимания, но со временем они подружились. Она не могла не видеть душевные терзания двух друзей, их честное соперничество и как они смотрят на нее. Рано или поздно ей предстояло сделать выбор. Самое интересное, что ни один из них не боялся, что счастливцем окажется не он. Они настолько привыкли быть рядом с дамой сердца, защищать ее и красиво ухаживать, что их ужасала мысль, что она выберет кого-то третьего. Долго не решаясь открыться в том, что для нее никогда не являлось тайной, друзья наконец-то нашли подходящее время и как-то после уроков по пути домой поставили вопрос ребром. Она хмыкнула и сказала, что ей нужно подумать. Дня три помучив их, прекрасная дама объявила, что она выбирает будущего геолога. С тех пор они были вместе, а Валерик благородно отошел в сторону, оставшись их верным другом.
Маша, Маруся, Мария, Марья… Больше всего ей нравилась Марья, а когда они ссорились, то она высокомерно требовала, чтобы он называл ее по имени-отчеству, но чтобы звучало имя Марья. Как-то раз на уроке литературы они поспорили по поводу характеристики Наташи Ростовой как идеала женщины у Толстого, и Андрей отпустил по этому поводу несколько едких замечаний, которые вызвали смех в классе. Мария вспыхнула, плотно сжала губки и выстрелила глазами в своего друга такими молниями, что он едва не сгорел на месте. После урока Андрей подошел к ней и постарался отшутиться, на что она заявила, что не желает с ним разговаривать, и вообще она ему не Маша, а Марья… Александровна! Вот так! Он пожал плечами и попытался объяснить, что никого не хотел обидеть, что сам считает юную девочку Ростову практически совершенством, но осекся… Совершенством для него была Марья, так не похожая на, как он выразился, слюняво-кукольный образ толстовской героини. Маша обладала лидерскими качествами, непростым характером и острым язычком. Она не терпела лжи и фальши и обожала спорить, причем последнее слово в споре почти всегда оставалось за ней. Презрительно относясь к чисто девичьим увлечениям, таким как коллекционирование фотографий известных актеров или шитье, Мария с удовольствием занималась стрельбой и прыжками в воду — спортом красивым, но опасным. Она-то и увлекла будущего геолога стрелковым оружием, и в тир после занятий они всегда ходили вместе. Андрей терпеть не мог ссорится с Марьей и всегда шел на примирение первым, даже если она была не права. За нее он не боялся выйти один против десятерых и не раздумывая отдал бы жизнь, но в школе, слава богу, приходилось только драться. В тире они с удовольствием соревновались и беззлобно подначивали друг друга. Однажды Маша с улыбкой сказала ему, что позволит поцеловать себя, если он выбьет хотя бы девяносто очков из ста при стрельбе из малокалиберной винтовки. Андрей стрелял неплохо, но как назло в тот день больше восьмидесяти одного не получилось. Тренер хвалил его и с энтузиазмом жал руку, обещая большие успехи в стрелковом спорте, а Мария только хихикала и показывала снайперу-хорошисту язык. Тогда он пообещал себе, что обязательно добьется лучших результатов, и через пару месяцев сделал это, выбив целых девяносто четыре очка из ста возможных, но прекрасная амазонка высокомерно заявила, что предложение действовало только в тот день, когда она это озвучила, а про сегодня разговора не велось! Андрей вздохнул и принял ситуацию как есть. Валерик тогда посоветовал ему воздействовать на Машино сердце как-нибудь иначе, а именно — литературным способом, тем более что она обожала русскую классику. Андрей нередко дарил ей цветы — все больше ромашки, но иногда и розы, на что уходила львиная доля сэкономленных карманных денег, — приглашал в кино и даже читал ей лирические стихи. Но Валерик объявил все это не слишком эффективным и предложил ему самому написать что-нибудь, ибо заучить наизусть Пушкина или Есенина каждый может, а попробуй-ка сам! И Андрей прислушался к другу. Он иногда баловался рифмами, а сейчас был как раз подходящий случай.
Он любил Марию и мечтал о том, как, закончив школу, они вместе поступят в институты и студент-геолог торжественно сделает своей красавице предложение на втором курсе, потому что тогда он будет уже не вчерашним школьником, а отучившимся год будущим специалистом! Андрей не раз представлял, как после окончания летней сессии они встретятся у Медного всадника, у него в руках будет двадцать пять самых красивых светло-бордовых роз на длинных стеблях, и он так и скажет: «Марья, выходи за меня замуж!» — вот так просто и конкретно, без лишних слов! А сейчас он мечтал лишь о том, чтобы хотя бы раз поцеловать ее, что стало бы в глазах обоих верным залогом того, что они будут вместе всегда… После нескольких дней стихотворение родилось. Вот оно:

— Добрый вечер, Маша, я — Андрей, —
Я сказал при нашей первой встрече,
Мы с тобой стояли во дворе,
Был мороз, луна и звезды-свечи.

— Может, прогуляться нам чуть-чуть,
Если вы не против променада?
— А куда лежит наш, сударь, путь?
— Рядом с вами — большего не надо!

— Что ж, пойдемте! — под руку меня
Ты взяла и вдруг спросила грозно:
— Млечный Путь зовет к себе, маня.
Сударь, вы заказывали звезды?

— Заказал, но что-нибудь не так?
Может быть, хотели вы комету?
— Ах, какой же, сударь, вы чудак!
Ваш заказ… Спасибо вам за это!

Мы с тобой бродили целый час,
Никого вокруг не замечая.
— Почему дрожит рука у вас?
— Что вы, Маша! — Нет, дрожит, я знаю!

Может, вы устали? Так домой вам пора,
Я не держу, идите!
— Я бродил бы с вами до утра!
— По ночам, вы, сударь, что, не спите?

— Сплю сейчас и вижу дивный сон!
— Дивный сон? Ах, что вы говорите!
— Я ведь в вас давно уже влюблен,
Просто вы не знали! — Ой, не врите!

Что ж, вы обходили целый свет?
Я ждала, не вздумайте зазнаться!
— Милая, позвольте триста лет
С вами ни на миг не расставаться!

Валерик творение оценил и объявил другу, что тот действительно вырос в поэтическом смысле.
— Такое не стыдно и Машке подарить! — с уважением сказал он.
Но Андрей почему-то медлил. Стеснялся, откладывал, убеждал себя, что сейчас неподходящее время… Так и носил сложенный вчетверо листочек в кармане рубашки.
Промчался десятый класс с выпускными экзаменами, за ним следовала нервная пора подготовки к вступительным в Горный институт, когда белые ночи за окном и в душе сбивали с мыслей об учебе, и наконец настал тот сладостный момент гордости и ощущения победы перед вывешенным на стенде списком поступивших, где заслуженно занимала свое место фамилия Андрея. Больше всего на свете в этот момент ему хотелось, чтобы рядом были Валерик и Марья, но лучший друг брал штурмом московский Литературный институт, а Маша именно сегодня сдавала последний экзамен в Первый медицинский. Она поступила, а иначе быть просто не могло — Марья всегда добивалась поставленных целей.
Оставшиеся полтора месяца они, взявшись за руки, гуляли по летнему Питеру, ходили в театры, музеи и парки, и казалось, сама погода радовалась вместе с ними и тысячами таких же молодых, счастливых, влюбленных пар, щедро осыпая их солнечными днями и мягким теплом августа. Именно тогда, в августе, гуляя по Летнему саду, перед самым его закрытием, когда рядом не осталось никого, Андрей набрался смелости и поцеловал Марью в уголок губ, тут же одернувшись, а она посмотрела на него удивленными глазами и, не говоря ни слова, поцеловала его в ответ… До остановки автобуса они возвращались молча, улыбаясь и изредка поглядывая друг на друга, а возле Машиного дома, она одной рукой взяла Андрея за руку и приложила указательный палец другой руки к его губам, прошептав: «До завтра».
Как много было таких прекрасных, пусть и нечастых вечеров после начала учебы. Медицинский есть медицинский, ничего не поделаешь, и если Андрей относительно легко справлялся с расписанием, учитывая пары, семинары и коллоквиумы, включая домашнюю подготовку, то Маше приходилось почти все время отдавать учебе. Он пару раз в неделю по вечерам разгружал вагоны на вокзале, чтобы чувствовать себя независимым — вкупе со стипендией выходило совсем неплохо. А Марья, начиная со второго полугодия, стала подрабатывать санитаркой в одной из больниц — и для будущей профессии полезно, и дополнительные деньги не мешали. Он терпеливо дожидался редких свиданий и часто довольствовался тем, что мог просто встретить ее после дежурства в больнице и усталую проводить до дома, понимая, что у нее не осталось ни сил, ни времени для романтических прогулок, но он радовался и такой возможности.
А летом, после сессии, Андрей планировал не только предложить любимой руку и сердце, но и поехать на месяц в геологическую экспедицию на Кольский полуостров, чтобы заработать денег на скромную свадьбу. Конечно, если она скажет «да»… Как недавно и как давно это было…

* * *

Еще до известия о мобилизации Андрей пришел в институтский комитет комсомола с заявлением об отправке его на фронт. У дверей кабинета собралось человек двадцать таких, как он, студентов с разных курсов, которые бурно обсуждали речь Молотова по радио и последние новости о продвижении армий вермахта. Вскоре к ним вышел секретарь комитета и сказал, что всем добровольцам необходимо явиться в военкомат по месту жительства, а потом в обязательном порядке поставить в известность деканат. Андрею повезло: с учетом того что ему уже исполнилось восемнадцать, его характеристики и разряда по стрельбе он был без промедления и лишних проволочек зачислен в 235-ю стрелковую дивизию 41-го стрелкового корпуса 11-й армии Северо-Западного фронта. Как студенту ему полагались сутки на сборы и извещение учебной части об отправке в войска. Дома весть о его решении восприняли с пониманием и уважением, но мама все равно разрыдалась. Дед угрюмо курил на кухне, а отец, работавший инженером на сборочной линии на Кировском заводе и потому имевший бронь от призыва, обнял сына и сказал ему:
— Помнишь, что я говорил тебе всегда? Если ты живешь достойно, значит, для тебя смерти нет. Ты все правильно сделал, и я… — отец судорожно вздохнул, — я верю, ты вернешься!
Андрей наскоро собрался и побежал к Марье, но дома ее не застал и поэтому помчался в больницу. Там ее тоже не оказалось, но Андрей не сдавался и на этот раз отправился в Первый мед, где, наконец, нашел Машу в одной из забитых студентами аудиторий, где проходило собрание курса, посвященное ситуации. Она выбежала к Андрею, обняла его и уткнулась ему в плечо.
— Что же будет?! Как же… теперь?
— Не бойся, мы победим! — он прижал ее к себе и не отпускал. — Все будет хорошо! Ты только дождись меня, пожалуйста!
— Как «дождись»?! — она вскрикнула так, что на нее обернулись проходящие студенты и преподаватели. — Ты что? Куда ты собрался? — она с ужасом смотрела на него полными слез глазами, но сдерживалась, чтобы не расплакаться.
— Ты же знаешь, я должен… У меня совсем немного времени, надо собраться и еще в институте все оформить. Завтра с Балтийского отправка, ты придешь?
— Да, — она закусила губу, смахнув слезы. — Мне надо вернуться, я на минутку выскочила, а потом еще в больницу! — Маша с трудом оторвалась от Андрея и, стараясь сохранять спокойствие, вернулась в аудиторию.
Утром на вокзале он как мог старался веселить родителей и деда, по очереди обнимая их, неуклюже шутил, обещал писать не реже раза в неделю и скоро вернуться с победой. Мужчины молчали, мать с посеревшим от горя лицом прижалась к Андрею и не говорила ни слова, по лицу ее катились слезы. Когда на перроне появилась Марья, Андрей вырвался из объятий матери и побежал к ней навстречу. Она обняла его и, не говоря ни слова, стала целовать его губы, щеки, нос, подбородок, она осыпала его лицо поцелуями и всхлипывала, пряча мокрые глаза, а у него бешено колотилось сердце, пронзенное сладкой болью оттого, что они так близки сейчас, как, может быть, уже не будут никогда, и ничего не изменить, потому что так надо… так надо… Он вытащил из кармана аккуратно сложенный листок со стихотворением, который носил с собой уже полтора года, и отдал ей.
— Я написал это еще тогда, в школе. Ты прочти, когда поезд уйдет, не надо сейчас! Ты только не перебивай меня, пожалуйста, — голос у Андрея дрожал, он взял Марью за плечи и впившись глазами в ее глаза произнес: — Я люблю тебя и всегда любил, с первого дня как ты пришла в наш класс, честное слово! Ты самая лучшая, моя Марья Александровна, и я вернусь к тебе, моя вредина, и все у нас сбудется! — он снова прижал ее к себе и с ужасом подумал, что это великое счастье — ощущать ее близость, вдыхать запах ее волос, прижиматься к ее теплому, мокрому от слез лицу — сейчас кончится…
— Все будет хорошо! — кричал он из вагона родителям, деду и Марье, сложив руки лодочкой и надеясь, что в шуме уходящего поезда, смешавшемся с возгласами провожающих, его услышат. А когда вагон покинул платформу, он обхватил голову руками и закрыл глаза.
Не было ни дня, чтобы Андрей не вспоминал маму, отца, деда-ворчуна и, конечно же, Машу… Марию, Марью Александровну. Он писал ей и своим раз в неделю, как и обещал, и уже даже получил от них по одному письму. В июле дивизия закрепилась на Лужском оборонительном рубеже и вела отчаянные бои, чтобы сдержать продвижение немцев к Ленинграду. В море огня, грохота орудий и смерти, которая поселилась рядом с ними, Андрею не раз было страшно, как и многим другим, но он знал, что на кону не просто Родина, но и родной город, который обозначен Гитлером как цель для уничтожения. Город, в котором остались родные и близкие, город, где прошло детство и дала ростки счастливая юность, так жестоко брошенная в мясорубку войны. Рота Андрея состояла сплошь из ленинградцев, а двое парней и вовсе учились с ним на одном курсе. Манштейн наступал, наши несли большие потери, но дивизия упорно сопротивлялась, сдерживая врага на пути к Ленинграду. Время от времени командованием проводились наступательные операции, в одной из них Андрей получил свое боевое крещение кровью — небольшую рану на левой руке в районе плеча, пуля прошла по касательной, неглубоко задев кожу и оставив след сантиметра в три.
А в двадцатых числах июля командование поставило задачу взять «языка», для чего собрали разведгруппу из добровольцев. В состав входили старший лейтенант, прошедший Халхин-Гол и получивший за него орден Красной Звезды, и четверо рядовых, включая Андрея, из которых до войны в армии никто не служил. Каждый из бойцов получил по три ручные гранаты и пистолет-пулемет Дегтярева — в случае обнаружения группы врагом эффективно отстреливаться из трехлинейки было бы сложно, да и для бесшумного передвижения нужно компактное оружие, которое не будет задевать ветки деревьев и не зацепится за колючую проволоку. После инструктажа разведчикам дали время выспаться днем — из-за долгого летнего дня выход за линию фронта планировался после полуночи. Андрей с сожалением выложил Машино письмо с ее фотографией — разведчики не должны иметь при себе никаких документов или иных личных вещей, — все это он оставил у замполита. Совсем другое дело — планшеты с картой местности, фляги с водой, бинокли и оружие с боеприпасами.
От немецких позиций на месте небольшого хутора наши окопы отделяло чуть более километра. Разведгруппе удалось незаметно приблизиться к забору из «колючки». Бойцы расположились в овражке и начали наблюдение за территорией. Долгое время кроме часовых у барака и на вышке в конце забора не было видно никого, затем по территории стал прохаживаться офицер в сопровождении двух рядовых с овчаркой. Он окрикнул солдата на вышке, и тот начал поочередно освещать прожектором грузовики, легкие пехотные орудия leIG 18 и периметр. Командир группы направил бинокль на солдат с собакой, затем на офицера и тихо прошептал своим:
— Гауптман с пистолетом на поясе, пара рядовых, у этих винтовки, а вон у того, на вышке, — он показал кивком головы, — пулемет. Замерли, ждем!
Они старались не дышать. В следующие десять минут луч прожектора буквально ходил у них по головам, и казалось, их сейчас обнаружат, но все обошлось. Гауптман что-то тихо сказал солдатам, и те пошли неспешно обходить территорию, а офицер облокотился на ствол одной из пушек и закурил. От места расположения наших было не более тридцати метров, но предстояло еще сделать проход в «колючке», чему предыдущие десять минут мешал прожектор. Наконец командир жестом показал одному из бойцов, что можно начинать. Как можно аккуратнее тот перекусил проволоку в нескольких местах, открыв широкий проход в половину человеческого роста. Трое, включая старшего лейтенанта, медленно по-пластунски ползли в сторону гауптмана, почти врывшись в нагретую за день землю, а Андрей и еще один боец взяли на прицел часового на вышке и тех двух, что стояли у барака. Солдаты с собакой в это время обходили периметр с другой стороны лагеря, но могли появиться в любой момент. На все про все имелась минута. Старший лейтенант рукой дал команду бойцам, все трое поднялись и в два прыжка оказались перед офицером. Командир поставленным ударом в область левого глаза сбил немца с ног, и двое наших тут же накинулись на него, вставляя в рот кляп и натягивая на голову приготовленный мешок. В несколько секунд пленному скрутили руки бечевкой и потащили к проходу. Сработали как по нотам — часовые ничего не услышали. Но когда все уже перелезли за «колючку», немец, пришедший в себя, громко замычал, пытаясь привлечь внимание, и как назло в пределах видимости появились обошедшие периметр рядовые. Собака сначала заскулила, а потом громко залаяла и побежала по направлению к забору. Раздумывать было некогда, Андрей дал знать нашим, чтобы уходили, даже не посмотрев в их сторону. Короткой очередью он положил обоих немцев, что бежали прямо на него, и затем выстрелил в собаку, она пронзительно взвыла, завалившись на бок, и вскоре затихла. Часовой на вышке поймал Андрея лучом прожектора и закричал «Аларм, аларм!». Андрей дал длинную очередь в его сторону и через несколько секунд немец, открывший ответный огонь из пулемета, с шумом осел на пол вышки. В бараках загорались лампочки, и на улицу выбегали поднятые по тревоге немцы. Успев буквально за считанные секунды сменить магазин, Андрей начал стрельбу в сторону барака, но солдаты, рассредоточившись, залегли. Тогда он достал гранату и, выдернув чеку, стал ждать. Через минуту немцы поднялись и цепью двинулись в его сторону, посылая короткие очереди и не давая поднять голову. Он метнул «лимонку» и после взрыва увидел, что трое остались неподвижно лежать на земле, но остальные человек семь подошли почти вплотную, и через секунду он почувствовал жгучую боль в правом запястье. Андрей автоматически разжал руку и выпустил автомат, на какой-то момент он потерял контроль, а когда попытался схватить оружие левой рукой, то получил удар прикладом в лоб и отключился.
Он пришел в себя в командном бараке от того, что в лицо ему плеснули холодной водой. Двое конвойных помогли подняться и прислонили его к стене. Голова страшно гудела, правая ладонь была в крови, медленно стекавшей на пол. При малейшем движении рукой он чувствовал острую боль, но самым страшным оказалось то, что Андрей не мог пошевелить пальцами, а значит, любое сопротивление бесполезно. В центре помещения стоял стол, за которым расположился обер-лейтенант лет тридцати, а рядом с ним, прижав руки к бедрам, вытянулся молоденький ефрейтор-переводчик. Офицер внимательно посмотрел на Андрея, потом кивнул переводчику и что-то сказал ему. Ефрейтор на ломаном русском задал стандартные вопросы о звании, части, расположении и количестве живой силы. Андрей молчал. Обер-лейтенант встал из-за стола подошел к пленному и внимательно посмотрел ему в глаза, потом вернулся к столу, вытащил из выдвижного ящика бинт и молча сунул его Андрею в левую руку, показывая знаком, что тот может перевязать руку, потом вернулся к столу и, присев на него, произнес небольшую речь. По окончании ее он кивнул переводчику, и тот сообщил, что за участие в похищении немецкого гауптмана и уничтожение шести солдат вермахта и служебной собаки русский разведчик будет расстрелян завтра утром.
— Шестеро… И наши с «языком» ушли… Не так уж и плохо! — подумал Андрей, когда его вели в сарай.
Ему не связывали руки, очевидно, посчитав, что двух конвойных у дверей достаточно. Не имея часов, Андрей предположил, что уже где-то семь утра. Скоро за ним придут… Он не боялся смерти, снова вспомнив слова отца, но ему вдруг стало грустно от того, что он ничего не успел сделать в жизни, и ничего не сбылось, о чем мечтал. Не судьба ему быть геологом, не сделать предложения Марье у Медного всадника и не гордиться родителям его профессиональными успехами. Нет, он не стыдился того, что его взяли в плен, — он поступил, как должен был поступить, операция удалась, а ему все-таки удалось уничтожить полвзвода. Но как-то быстро все заканчивалось, успев лишь начаться.
«И могилу-то мою не найдут… Зароют немцы за забором где-нибудь и все…» — мелькнула мысль. И все-таки он умирает как солдат, защищая Родину, город, а значит, и родителей, и деда, и Марью. И так надо… потому что иначе никак.
Он оказался прав — немцы вывели его к забору, где уже была вырыта яма. Расстрельная команда состояла из шести молодых солдат, командовал исполнением приговора вчерашний обер-лейтенант.
«Если бы переодеть этих ребят в спортивную форму, то не отличить их от институтской волейбольной команды», — подумалось Андрею.
Он смотрел на них, щурясь от солнца, и повторял про себя: «Смерти нет!»
Потом раздался залп шести винтовок, и наступила темнота.

* * *

Когда 235-я дивизия с боями вышла к Пушкину, в ней оставалось не более полутора батальонов, но задачу свою она выполнила, задержав наступление на Ленинград и дав возможность подготовить оборону города. Из «ленинградской» роты Андрея в живых не осталось никого, включая старшего лейтенанта — командира разведгруппы. Сформированная заново в декабре 41-го, дивизия воевала в составе разных армий и фронтов и закончила войну в Германии.
Отец Андрея остался в Ленинграде и работал на производстве танков «КВ» на Кировском заводе, он погиб во время бомбежки завода перед новым, 1942-м годом. Мама отказалась от эвакуации и также пошла на завод, на линию по выпуску снарядов. Она и дед умерли от истощения в марте следующего года.
Валерик вступил в одну из дивизий народного ополчения и погиб при обороне Москвы в первом же бою в начале декабря.
Единственная, кто пережил войну, была Марья, до самой Победы проработавшая медсестрой в госпитале, расположившемся во Всесоюзном институте экспериментальной медицины, что на улице Академика Павлова. После войны она закончила институт и стала врачом-реаниматологом, практически вся ее жизнь проходила на работе. Мария так и не вышла замуж, и жестко пресекала все намеки родных и знакомых на тему устройства ее личной жизни. Больные, которых нужно было вытаскивать с того света, стали для нее семьей, а дежурства заменили одинокие субботне-воскресные вечера. Она всегда носила с собой два листка бумаги — то стихотворение и похоронку на Андрея, которую выпросила у его безутешной мамы.
Это лишь несколько из миллионов судеб ленинградцев, на долю которых достался ад на земле. Но они выстояли и победили, выложив камнями своего упорства здание новой жизни. И для каждого из них смерти нет… Смерти нет.

Август — 8 сентября, 2021 г.