Коридоров Эдуард - Родные и прохожие

В нашей маленькой компании самым ответственным был я. И самым надёжным. Мои опыт, стаж и практика убедительно свидетельствовали: напоить меня до бесчувствия невозможно. Организм не позволяет. Он сопротивляется, шаперится (как говорила моя бабушка), подает сигналы бедствия. И сознание их с готовностью улавливает. Разгоняет алкогольный туман по закоулкам, железной волей удерживает рубильник включённым. Чуткость не только к окружающим меня малолитражным товарищам, но и к самому себе, - вот что когда-нибудь на склоне лет будет отмечено в первых строках моей характеристики из лечебно-трудового профилактория.
Мы втроем нежились под летним римским солнцем. Кирилл, мой сын, жмурясь, смаковал пасту, я озирал окрестности ресторана и прислушивался, чем отзовется в глубинах желудка и мозга новая порция граппы. А Надежда мячиком подскакивала на пластмассовом сиденье, размахивала руками и совершенно круглыми глазами встречала комплимент от шеф-повара – две бутылки красного сухого. Надежда была влюблена в Италию. В ту пору у нее с Италией был медовый месяц.
Вообще-то трезвость всегда была для Надежды нормой жизни. Но любовь зла и бестолкова. Рим пузырился вокруг Надежды, как шампанское, радость и тепло лились сверху, с безмятежного синего неба, пряными золотыми потоками. Истекающие соком помидоры, девственный, тихо, по-монашески, плачущий сыр, яростно посверкивающие черноокой южной страстью маслины, - всё кружило голову.
- Посмотрите! Это же прошутто! М-м-м-м! – сыпались междометия с другого конца стола. Кирилл скупо улыбался и сноровисто наполнял бокал за бокалом. Хозяин ресторана, раз такое дело, подошел, расхвалил погоду, вино и нас – мио дио, оспити фантастичи, буон вино! – и жестом фокусника извлек из-за спины еще две бутылки. Кон ло сконто, только ради этой рагацца адорабиле!
Моя граппа тем временем тоже решила показать итальянский норов. Согрев сначала живот, ударила вдруг со всей дури по ногам и затем понеслась вверх, к мечтательно свернувшимся извилинам, где планировала произвести теракт и посеять хаос. В таких случаях я запиваю очередную дозу крепким чаем. Это лучшая смирительная рубашка для взбесившегося алкотеррориста.
Приговорив вторую бутылку, прекрасная рагацца возопила:
- Теперь пошли гулять! – и устремилась к невзрачной, украшенной граффити набережной. Вслед за Надеждой, как за взлетающей ракетой, воздух плавился и переливался, обдавая нас жаром.
Вверх по течению Тибра, под замком Святого Ангела, закипала вечерняя римская жизнь. Оттуда доносились приглушённые звуки торговли, погромыхивания и покряхтывания, будто древний колосс переминался с ноги на ногу, бормоча то ли жалобы, то ли проклятия. Грязная коричневая река, испещрённая бурунами, корягами и фигурками уток, равнодушно и неслышно лежала под высоким парапетом.
Ноги несли Надежду вниз, к воде. Она, как нимфа, резвилась на видавших виды камнях загаженного берега. Она все еще жила полдневным единением, которое охватило нас в ресторане. Кирилл молча уставился в одну точку, прозревая что-то в глубине веков. Я начинал замерзать.
- Я люблю вас! – кричала Надежда. – Я люблю Рим! Я люблю всех!
Ей было мало нас, Тибра и Рима. Мы ведь и так знали, что она нас любит. А сколько еще под этим солнцем людей, до которых она покуда не докричалась!
И они пришли к Надежде. Два смуглых низкорослых субъекта из числа тех, что в местах римской славы втюхивают туристам китайский ширпотреб, спустились на берег, сбросили с плеч необъятные полосатые сумы и принялись работать. Они вынимали разнокалиберные дамские клатчи, вытаскивали из них смятые обрывки газет и без стеснения замусоривали бумагой и без того неопрятный пейзаж. Видимо, заканчивалась их дневная вахта.
- Вер ар ю фром? – набросилась на них Надежда.
Смуглые испуганно замерли.
- Ай эм фром Раша, - сообщила Надежда, тыча пальцем себе в грудь. – Энд ю?
Смуглые хлопали глазами.
- Ю ар фром Индия? – внес я посильный вклад в международный диалог.
- Но, - отозвался наконец самый храбрый из двоих. – Бангладеш.
На нас отчетливо повеяло чем-то мускатным, шафранным и сандаловым. Куча выпотрошенных копеечных сумочек на глазах превратилась в парчово-самоцветные россыпи. Надежда затараторила, как зазывала на восточном базаре. Она, перескакивая с русского на английский, пыталась узнать у посланцев Бангладеш главное для себя в настоящий момент: где именно расположена их страна на карте мира. Без этого знания жить Надежде было решительно нельзя. Кирилл тоже включился в переговоры – он каким-то обломком нарисовал на стене контурную карту Азии, наугад указывал на некие пространства между Китаем, Индией и Австралией и грозно вопрошал:
- Бангладеш?
Смуглые качали головами. Скорее всего, они и сами не знали, где сейчас находится их родина. Но поняли, что бить их пока никто не собирается.
Потерпев геополитическое фиаско, Надежда сменила пластинку.
- Уот из ю нейм? – ворковала она матерью Терезой у постели выздоравливающего. – Ай эм Надья. Энд ю?
- Милон, - отозвался вдруг тот, что похрабрее.
- Милон! – закричала Надежда так, будто пациент восстал со смертного одра и немедленно занялся скалолазанием. – Ит из май френд фром Азия! Раша – Бангладеш – бхай-бхай!
И тут я совершил ошибку. Давешняя граппа, загнанная в партизанские дебри моего сознания, дождалась своего часа. «Между прочим, - деликатно напомнила она, - в рюкзаке лежит бутылка из дьюти-фри».
Я торжествующе извлек внушительную флягу ликера «Бейлиз», непонятно зачем купленного по дороге в солнечную Италию.
- Фор ауа фрэндшип! – воскликнул я и наполнил бутылочную пробку.
Добрососедские отношения с Бангладеш укреплялись в темпе совсем не азиатском. Мы встали в кружок, внутри которого только и слышалось: «Милон! Надья!». Пробка не ходила, а бегала по кругу. Под шумок Надежда уговорила френда подарить ей одну из наиболее красивых среди уродливых, в массе своей, сумочек.
Наконец «Бейлиз» был приговорен весь до капли, Надежда потрепала Милона за щеку и даже обнялась с ним. Мы устало и радостно направились из-под моста вверх, на набережную. Где-то на середине лестницы до нас донеслись призывные крики новых партнеров. Коротышки энергично махали руками, как бы требуя продолжить приятное общение.
- Но, сэнк ю! Ай лав ю! – отвечала заплетающимся языком Надежда и приветственно, как космонавт, вернувшийся с орбиты, взмахивала рукой.
- «Бейлиз» ис финиш! – на всякий случай добавил Кирилл.
Наш друг Милон бросил кричать и нетвердо, но энергично двинулся к нам. Без лишних слов он выхватил у Надежды подаренную сумочку и шустро побежал обратно под мост.
Поступок бангладешца подкосил Надежду. Выписывая зигзаги по бульвару, она ругалась и причитала. Мы вышли на площадь. До отеля оставалось идти минут десять.
- В конце концов, - сказал я, желая утешить Надежду, - мы все-таки показали этому бедному народу широту русской души. Может быть, когда-нибудь им встретится другой народ, еще более нищий. И вот они вспомнят, как мы пили под мостом «Бейлиз», и тоже нальют тем нищим на халяву.
Но Надежда уже не слышала утешений. Она стремительно легла на асфальт у заборчика и перестала подавать признаки жизни.
Сначала я подумал, что она разыгрывает меня. Но быстро убедился, что Надежда неподъемна и бесповоротна, в первый и, очевидно, последний раз в своей краткой карьере влюбленного пьяницы. Рим доконал ее.
- Скорее ищи такси, - сказал я Кириллу. – Нам ее не донести.
Когда машина подъехала, я все еще не мог придать Надежде вертикальное положение. Таксист, оценив ситуацию, шумно запротестовал. Возле нас начала скапливаться толпа. Сердобольного вида женщина, охая и ахая, переводила нам:
- Ой, що ж це робиться! Він каже - її треба в амбуланс. Каже - викликайте швидку допомогу. Ой, вона же ж п'яна як чіп.
Таксист уехал. Толпа все росла. Граппа и «Бейлиз» коротко посовещались в моей несчастной голове – и испарились без следа.
- Поднимаем её, - скомандовал я ошарашенному Кириллу.
Хрупкая Надежда весила как все мои грехи вместе взятые. Мы тащили ее, подхватив с двух сторон. Голова Надежды моталась, ноги скребли дорогу. Группа поддержки во главе с сердобольной переводчицей не мешала нам надрываться, но неотступно шла следом. Обитатели Рима желали знать, куда же, если не в амбуланс, потащили беспомощную девушку два жлоба.
- Не дотащим, - прохрипел Кирилл.
Я понял, что настало время решительных действий. В такие минуты на ум приходят совершенно неожиданные варианты. Может, где-то вычитанные, а может, подсмотренные в кино. Ну разве это взволновало тебя в незапамятную пору, разве отложилось в памяти? Нет. Увидел и забыл. Но в момент «Ч», в состоянии безумия и отчаяния, ты вытворяешь вдруг то, к чему не пришел бы никогда, будучи в здравом уме.
Я остановился, прицелился и звонко влепил спящей красавице по щеке. Она зевнула, поморгала и принялась орать, исторгая потоки слез:
- Кирилл, он меня бьет! Он дал мне по лицу! Ты – фашист! Ненавижу тебя!
Стеная и рыдая, Надежда тем не менее гораздо тверже встала на ноги. Мы оторвались от эскорта и доплелись до отеля. Еще пару минут я побыл фашистом и садистом, и вскоре жертва домашнего насилия угомонилась на измазанной тушью подушке.
Но тут раздался стук в дверь. На пороге стоял бледный и натянутый, как струна, портье.
- Они требуют дать информацию о вашей девушке. Они говорят, что ей надо в больницу.
У входа в отель шумел несанкционированный митинг. Сердобольная переводчица наседала на меня:
- Хіба це правильно, коли жінку залишають без медичної допомоги?! Ото ж! Ми повинні переконатися, що з нею все в порядку. А ким ви їй доводитеся? Тю, може бути, ви взагалі їй ніхто! Покажіть паспорт!
- Ай эм хир хасбэнд! – выкрикивал я. – Ши слипс нау! Плиз го хоум!
Никогда еще я не произносил так много английских слов. Вообще-то, я совершенно не умею по-английски. В Англии меня бы точно приняли за бангладешца. Очередное доказательство тому, что кризис пробуждает в человеке немыслимые способности.
Сердобольные не поверили мне на слово. Снарядили делегацию для очного осмотра потерпевшей. Мимо белого как мел портье мы промаршировали в номер. Я молился, чтобы Надежда не проснулась.
- Ох ти ж касаточка яка. Страдниця бідолашна, - пропела переводчица, зорко стреляя глазами по сторонам и особенно – в сторону Кирилла. - Чи можна подивитися якісь документи? І що ви тепер з нею збираєтеся робити? З такою безпорадною, як та колода?
«Что с ней делать, мы разберемся, - мысленно хамил я переводчице, покорно раскрывая паспорта. – А вот что с тобой делать, дура ты неравнодушная? И кто ж тебя, кто вас всех научил следить за другими, лезть в их жизнь – не помогая при этом ничем и ничем не облегчая ношу? Вы же только преследуете да шпионите. И вместо помощи у вас, наоборот, выходит дополнительная нервотрепка! Вы прохожие? Так и идите себе мимо. Не надо родных из себя корчить. Гражданской ответственностью прикрывать тупое, холодное любопытство. Скотское желание возвести памятник своим собственным страхам и своему тщеславию на чужих костях и чужой беде. Ведь ни одна сволочь из этой вашей шайки бдительных топтунов не спросила: чем помочь? Вы всё и всегда знаете лучше всех, вы всему и вся – судьи и прокуроры, но никакие вы не родственники. И даже, может быть, не люди вовсе».
- Что будем делать с Надеждой? – спросил Кирилл, когда мы выпроводили инспекцию вон из отеля. – Она ведь, когда проснется, вспомнит про оплеуху. Опять скандалить начнет.
- Всё будет хорошо, – сказал я. – Ничего с ней делать не надо. Надо любить.