Заморина Елена - Черные бусы

Двадцать восемь черных бусин, похожих на некрупные оливки, нанизаны на простую нитку. За всю жизнь только одна женщина спросила меня, что это за камень. Обычно люди, мельком взглянув на бусы, думают, что это дешëвенькая пластмасса и удивляются: как можно ЭТО надеть с выходным платьем? И только та самая женщина заметила таинственный бордовый свет, который исходит из глубины каждой бусины.
Всë дело в том, что это старинные китайские чëтки, сделанные из чëрного янтаря. Семейная реликвия. Сколько им лет, неизвестно, но к нам они попали после войны.
Моя бабушка приехала в Ленинград в 1929 году, будучи четырнадцатилетней девочкой. Поначалу жила у тëтки, потом работала няней с проживанием у хозяев. А позже поступила в фабзавуч и получила место в общежитии.
В начале тридцатых из деревни перебралась вся семья: родители, сестра и два брата. Отцу дали служебное жильë.
Так семейство Документовых оказалось в полуподвальной квартирке на Васильевском, которая стала нашим родовым гнездом почти на 40 лет.
Во время войны в том самом гнезде никого не осталось: кто на фронте, кто в эвакуации, а кто погиб в блокаду. В Ленинграде жилья катастрофически не хватало. Людей из разбомблëнных домов переселяли в опустевшие квартиры, а прежние хозяева, если им довелось вернуться домой, оказывались "уплотненными". " Уплотнили" и наших, отдельная квартира стала коммуналкой.
Впрочем, это обернулось для семьи наилучшим образом. Бабушка, потерявшая в войну мужа, по возвращению домой познакомилась с братом своей новой соседки, который служил на Ленинградском фронте и приходил к сестре в увольнения. Два года они были добрыми друзьями, а в конце 1946, когда закончилось разминирование акватории Ладожского озера, и Володя наконец демобилизовался, мои бабушка и дед поженились. Через год у них родилась дочка Наташа – моя мама.
И только один человек в парадной занимал отдельную квартиру. Новый жилец был каким-то таинственным, ни с кем не разговаривал, лишь едва заметно кланялся при встрече. Но не только это делало его объектом дворовых пересудов. И даже не то, как странно он одевался.
Загадочный жилец был настоящим китайцем! Как он оказался в блокадном Ленинграде, почему не был арестован за шпионаж и чем заслужил отдельную квартиру – так и осталось неизвестным. Поговаривали, что это китайский коммунист, большая величина в партии, бежавший от репрессий Чан Кайши и имевший высоких покровителей в НКВД. Последний факт заставлял соседей обходить китайца стороной.
Но бабушка, а точнее – молодая ещë женщина, сумела с ним подружиться. Сердце неприступного азиата растопил... кот! Бабушкин кот по кличке Мао Цзедун.
Ну не умел этот толстый ленивый неваляшка говорить "мяу"! Был у него густой бас, и чинное, солидное "мааао!" Когда, нагулявшись, котяра возвращался домой и вперевалку спускался по лестнице (да-да, именно спускался в родное подвальное жильë), соседи кричали:
– Лëлька, открывай дверь, твой Мао Цзедун идëт!
Как-то бабушка выглянула из квартиры и стала звать Мао, который разлëгся посреди лестницы. Видя что кот – ноль внимания, фунт презрения, она не выдержала, поднялась на несколько ступенек и попыталась взять эту жирную тушку на руки. Но не тут то было! Кот стал оказывать сопротивление, вяло махая лапками, извиваясь и вываливаясь из рук.
– Да что ж ты делаешь, сволочь китайская! – не выдержала бабушка.
– Ах, как ты его! – раздалось откуда-то сверху, а потом последовал тоненький смешок. Бабушка подняла голову: на лестнице стоял китаец. Поймала себя на мысли: "Надо же, он умеет разговаривать!"
С тех пор сосед стал здороваться, а вскоре при встрече не просто кивал: "Здравствуй, Лëлиска!", а спрашивал, как дела. Говорил сосед с акцентом, но русский язык знал хорошо. Так забавно произносил еë имя, так невесомо, словно хрустальные шарики во рту перекатывал, и они вызванивали сами по себе: "Лëлиска!"
Оказалось, что он помнит, как зовут всех членов семьи, кто где учится, чем занимается. Спрашивал, как сдала экзамен Ала, всех ли птиц продал на рынке Володя. Моя тëтушка Алевтина тогда училась в медучилище, а дед держал на развод щеглов и канареек.
Когда однажды сосед угостил мою маму, совсем ещë маленькую, яблоком, бабушка наконец-то решилась спросить:
– Скажите же, как ваше имя-отчество?
– Зови меня дядя Саша! – был ответ.
Так он и вошëл в наши семейные легенды под именем дядя Саша-китаец. Настоящего его имени так никто и не узнал.
Как-то бабушка пекла пироги. Большое семейство любило чаëвничать по субботам за общим столом: бабушка с дедушкой, три их дочери: моя мама и ее старшие сëстры, прабабушка Пелагея Степановна. Приходил бабушкин брат дядя Шура с женой и двумя детьми. Они жили в той же квартире, но в отдельной комнате, и "ходили в гости" друг к другу лишь по выходным и праздникам.
Пирожки пеклись всякие. Самыми любимыми были с капустой и с яблоками. А ребятишки обожали булочки "с амином" От слова "аминь", потому что лепили их, когда начинки больше не осталось.
Делались они из остатков теста, которое посыпалось крошкой из рубленого масла и сахара и скручивалось в рогульки разной весëлой формы. Я маленькая любила помогать бабушке печь такие булочки. Но больше всего любила есть сырое тесто со вкусной крошкой, когда бабушка отвернется.
И вот, достав из духовки последний румяный противень и сняв свой красивый фартук с вышитым цветком, бабушка сказала:
– Надо дядю Сашу угостить!
– Ой, Ленушка-матушка, неужто ты к нему пойдешь?! – неподдельно ужаснулась баба Поля.
Только она ласково называла свою дочку ЛенУшкой, остальные звали Лëлей. Бабуля всегда, когда вспоминала свою маму, вспоминала и эту "Ленушку-матушку». А потом называла так и меня, младшую внучку, получившую имя в честь бабушки.
– Ну а что? Не съест же он меня. Человек он вроде порядочный, не злой. И одинокий. Пойду отнесу ему пирожков.
И она пошла.
Дядя Саша встретил свою соседку с недоумением, но, как ей показалось, обрадовался.
– Входи, Лëлиска! Извини, не прибрано у меня.
Лëлечка огляделась по сторонам. Богатый, но запущенный вид квартиры вызывал интерес, хотелось подольше рассматривать диковинные предметы на стенах, необычные кресла с резными подлокотниками, загогулистый торшер с плетëным абажуром и ещë много-много чудных вещей.
Но тут она вздрогнула, поймав на себе взгляд дяди Саши. Китаец смотрел на неë пристально, и, казалось, чуть-чуть улыбался щëлками глаз. Лëля смутилась.
– Вот, дядя Саша! Это вам!
– Спасибо, спасибо! – сосед чуть поклонился, принимая из ее рук тарелку. – Только вот мне тебя угостить нечем. Разве что чаем. Попьëшь со мной чаю, Лëлиска?
– Ой, некогда мне, дядя Саша! Спасибо! Извините! Побегу, мои уж заждались наверное.
– А ты заходи ко мне, Лëлиска! Хоть сама, хоть с детьми заходи.
– Зайду как-нибудь. Всего хорошего, дядя Саша! Приятного аппетита!
Дом, семья, работа на фабрике, забот полон рот, голова забита сотней больших и малых дел – Лëля уже и забыла про приглашение странного соседа, как вдруг он встретился ей на лестнице.
– Здравствуй, Лëлиска! У меня твоя тарелка стоит. Зайди, вернуть надо!
– Ой, дядя Саша, я и запамятовала уже!
Зашли в квартиру к китайцу. Уныние одинокого жилища снова бросилось в глаза. В этот раз оно показалось Лëле особенно мрачным, быть может из-за пасмурной погоды за окном.
Надо же, у него такие большие окна, а света почти нет! О господи, какие же они пыльные! Вот не ценят люди своего счастья! Им бы такие щëлочки, как у нас в полуподвале – маленькие, под самым потолком и вечно грязные от того, что выходят на тротуар.
Сидишь бывало на кухне, пьëшь чай и смотришь, как у тебя над головой идут чьи-то ноги. Нет, конечно, за занавеской их не видно, но так хочется хоть чуточку побольше света, что иногда занавески отодвигаешь. А там – ноги... И грязь...
– Дядя Саша, сколько ж вы окна не мыли? – невольно вырвалось у Лëлечки.
– Жена в последний раз мыла. Давно.
Лëлечка осеклась. Жену соседа она ни разу не видела. До войны его в этом доме не было, а когда в сорок четвертом оставшиеся в живых Документовы начали возвращаться в Ленинград, китаец уже жил здесь.
– А хотите, я вам помою? Вот в воскресенье буду посвободнее и помою!
Она сама не знала, зачем это предложила. Что скажет мама? А вдруг это не понравится Володе? Но в конце концов жалко же человека. Совсем один мужик живëт, вон какое запустение у него, как неуютно!
– Вот, Лëлиска! Твоя тарелка. Спасибо!
И он протянул большую фаянсовую тарелку из-под пирожков, наполненную румяными, ароматными персиками.
– Ух ты! – не удержалась Лëлечка. – Зачем это? Спасибо, дядя Саша, не надо!
– Ну как это не надо? У вас дети. Ты заходи ещë, Лëлиска. В воскресенье заходи!
В воскресенье Лëлечка зашла. Пришла по-хозяйски, с тазиком, тряпками и бутылкой уксуса. Перво-наперво стала разгребать подоконник в гостиной.
– Дядя Саша, куда это положить? А вот это? Ой, да у вас и места нигде нет, хоть на пол всë складывай! Что это? Книжки... Бумаги какие-то... Нужные? Нет? А чего не выкинете?
А вот это кто?
С портрета размером с альбомный лист смотрела молодая привлекательная женщина в шляпке. Фото было сделано до войны, женщина мягко улыбалась, слегка наклонив голову.
– Кто это, дядя Саша? – крикнула Лëля и взрогнула: китаец стоял у неë за спиной. Она даже не заметила, как он приблизился.
Молча взял из ее рук фотографию, посмотрел на неë несколько секунд и тихо произнëс:
– Это моя жена.
"Надо же, русская!" – пронеслось в голове у Лëлечки. И, взглянув на китайца, она поняла, что больше ничего спрашивать не будет. Ясно, что жена его умерла.
Нужно было что-то сказать, чтоб сгладить неловкость ситуации, и Лëлечка бойко заворковала:
– Ой, дядя Саша, ну и бардак у вас, чëрт ногу сломит! Вы бы хоть домработницу наняли, раз сами прибираться не хотите!
– А знаешь, Лëлиска, я хотел тебя попросить. Ты не могла бы приходить ко мне раз-два в неделю и помогать по дому? Мне и правда одному не разобрать этот... бар-дак.
Так бабушка стала ходить к соседу прибираться. Дядя Саша платил ей за работу, что было не лишним при таком большом семействе. Она вначале сопротивлялась, вроде как неудобно, но потом согласилась, что любой труд должен быть оплачен, и вдвойне неудобно чувствовать себя должником.
Однажды Лëля вернулась от китайца позже обычного. Молча прошла на кухню, где баба Поля возилась с чайником, села за стол и обхватила голову руками. Смотрела на мать широко раскрытыми глазами, полными ужаса и молчала, молчала...
– Ленушка-матушка, да что это с тобой? Случилось чего?
Лëлечка обняла маму и заплакала.
– Ой, мамочка, я как представила... Как представила... Как вы тут... С Дусей, с папой...
– Да что ты, доченька, что ты?! Всë прошло. Всë позади. Дусю, царствие небесное, не вернëшь, и папу тоже. А мы живëм вот. Выжили мы...

Дуся, бабушкина младшая сестра, и ее отец умерли в блокадном Ленинграде. В сорок втором году, ещë снег лежал, Дусе удалось эвакуировать ослабевшую мать по Дороге Жизни. Лëля должна была встретить еë в Ярославской области, где сама была в эвакуации с детьми. Но не встретила. Потому что баба Поля не доехала.
Нечистая на руку соседка по вагону решила поживиться ее вещами, пока та ходила за водой на каком-то полустанке и столкнула несчастную женщину с поезда, когда она пыталась вернуться в вагон. Баба Поля была настолько слаба, что упала без чувств и осталась лежать на насыпи. Она замерзла бы насмерть, если бы еë, уже полностью занесенную снегом, не заметил путевой обходчик.
Дальше госпиталь, медленное восстановление сил, несколько месяцев бессонных ночей для дочерей, которые искали пропавшую мать через Красный Крест, и вот наконец баба Поля в безопасности, вместе со старшей дочерью и еë семьëй.
Вся эта история пронеслась в голове у Лëлечки, когда она слушала рассказ дяди Саши-китайца, сидя у него в комнате за чашкой чая. Рассказ был страшный, и в голове не укладывалось, что всë это правда.
Хоть Лëля и слышала от переживших блокаду знакомых, что в городе были людоеды, но воспринимала это скорее как страшные сказки, потому как никто никогда не приводил конкретных, лично ему известных примеров, а так, болтали только. Поверить, что кто-то и в самом деле решится на такое, было невозможно.
Дяди Сашину жену съели. Убили еë не голодные люди, а душегубы-преступники, для которых торговля человеческим мясом стала прибыльным делом.
Когда она ушла на рынок менять вещи на продукты и не вернулась, он пошëл еë искать. Медленно обследовал каждый уголок, говорил с каждым продавцом, с каждым человеком, который мог что-то знать. И выяснил, что его жену видели разговаривающей с одним подозрительным типом.
Тот тип крутился в компании других подозрительных типов, которые часто приносили на рынок продукты, а иногда даже мясо и фарш, что делало их ещë более подозрительными.
Упорный китаец вëл своë расследование, а когда у него не осталось сомнений, что ребят пора выводить на чистую воду, подключил свои связи в НКВД. Ему даже повезло присутствовать при задержании бандитов в той самой квартире, куда, по его данным, заходила его жена в день своего исчезновения.
Повезло ли? Лучше бы он там не присутствовал! То, что увидели сотрудники НКВД в злополучной квартире, не хочется даже описывать. Дело по торговле мясом у них было поставлено на поток.
Лëлечка не помнила, как дослушала откровения соседа. Как-то она допила чай, убрала со стола и пришла домой. Еë обуял такой ужас! Она вспомнила, как искала свою маму, которую уже записали в пропавшие без вести, и представила, что еë поиски привели бы к такому жуткому результату, к какому пришëл дядя Саша.
Лëлечка обнимала маму и плакала, не в силах ничего сказать.
А потом китаец уехал. В Китай. Не насовсем уехал, а так, погостить. Говорил, что хоть у него близких там и не осталось, всë же скучает по Родине.
Приехал обратно невесëлый. Долго ходил мрачнее тучи, был молчалив и задумчив. В воскресенье, когда Лëлечка пришла к нему делать уборку, дядя Саша заговорил.
– Знаешь, Лëлиска, там всë так изменилось! Я ехал на свою Родину, которую не видел много лет, а приехал в другую страну. Понимаешь, в другую!!! Не плохую и не хорошую, просто в чужую.
Дядя Саша очень любил пельмени. Было у китайских пельменей какое-то своë мудрëное название, которое Лëля никак не могла запомнить.
– Представляешь, Лëлиска, пришëл я в столовую, заказал сто штук пельменей. Сидел, предвкушал, как наконец поем еду моей Родины. Аж глаза закрыл! Принесли. Я взял в рот одну штучку и сразу выплюнул. Пельмени они теперь делают с травой!!! С травой, потому что мяса нет!
Конечно, дядя Саша пельмени с травой есть не стал. Но но выбрасывать же, там же их целое огромное блюдо! Хотел угостить персонал, а они отказались: не положено! Нельзя доедать за гостями, за это можно лишиться места.
Уходя из столовой, дядя Саша забыл на столе часы, которые снял для омовения рук. Вспомнил о них поздно, когда ушел уже далеко, и был уверен, что часы пропали навсегда. Но на всякий случай решил вернуться и поискать на месте.
Не успел он пройти и пару шагов, как увидел, что навстречу ему бежит мальчишка-официант. Запыхавшись, он протянул старику часы: "Вот, возьмите, господин, Вы забыли!" Дяда Саша сказал парню "Спасибо!" и, желая его отблагодарить, протянул денежную купюру. Мальчишка отпрянул, как будто его обожгли крапивой: "Нет, что Вы, господин! Мне нельзя! У меня мама болеет и две младших сестрëнки. Мне нужна эта работа, я не хочу, чтобы меня уволили!" С этими словами он поклонился в прощальном приветствии и убежал.
Сколько раз еще слышал дядя Саша это "Нельзя!", сколько раз видел испуганные глаза людей, которые боятся не то чтобы отступить от строгих правил хоть на полшага, а даже подумать о чем-то подобном, словно их прямо сейчас расстреляют за это. Страна, где человеку запрещено хотеть или не хотеть, запрещено мечтать, запрещено думать...
– Вот я и съездил на Родину последний раз, Лëлиска! – с грустью произнëс китаец, и Лëлечка чуть не заплакала.
Больше дядя Саша не вспоминал об этой поездке. Но с той поры стал он каким-то грустным, задумчивым. И без того не слишком разговорчивый, китаец совсем замкнулся в себе.
Однажды Лëля застала у соседа врача.
– Старею я, Лëлиска! – сказал дядя Саша, когда доктор ушëл. Он вроде бы улыбнулся, но в глазах мелькнула искорка грусти.
Сегодня в планах была кухня. Леля налила в таз горячей воды, бросила туда горсть тертого мыла и принялась намывать деревянный пенал.
– Лëлиска! – услышала она голос из комнаты, – Поди сюда!
Лёлечка бросила тряпку в таз, сполоснула руки и на ходу вытирая их фартуком, пошла в комнату.
– Поди сюда, Лёлиска! – повторил китаец.
Он сидел за столом и перебирал содержимое какой-то шкатулки. Бумаги, фотографии, каменная пирамидка и какие-то непонятные мелочи были разложены на столе. "Сокровища свои разбирает... – подумала Лëля. – Что-то не нравится мне его настроение, упал духом наш дядя Саша. В следующий раз блинчиков ему принесу".
– Поди сюда! – в третий раз повторил сосед. – Вот, Лëлиска, это тебе! Возьми от меня на память! – и он протянул длинную нитку продолговатых черных бус.
– Ой, что вы, дядя Саша! Зачем же! – растерялась Лëлечка. – Мне ничего не надо! Я и бусы-то не ношу...
– Послушай меня! – китаец взял ее за руку и усадил за стол. – Это не бусы. Это старинные чëтки из смолы китайской вишни. Им больше сотни лет, они принадлежали моему отцу, а ему достались от деда. В них живет память, и я хочу, чтобы она жила и дальше.
– Но зачем же вы хотите отдать их мне? Ведь я совершенно посторонний человек! Такая вещь должна храниться в семье! – Лëлечка не могла поверить в происходящее.
– Видишь ли, у меня нет семьи. Ни в России, ни в Китае никого не осталось в живых. Мне некому их передать. Ты добрая женщина, Лёлиска, возьми и вспоминай меня добрым словом. Пусть теперь они хранятся в вашей семье. Можешь сделать из них бусы, если тебе так больше нравится! – тут китаец неожиданно улыбнулся и вложил чëтки в Лëлину руку.
– Спасибо вам, дядя Саша! Дай вам Бог здоровья! – пробормотала Лёлечка и тут же прикусила губу: не следовало поминать Бога при посторонних, тем более при старом коммунисте. Она бережно взяла бусы, надела их на шею – ох и длинные! – и пошла домывать кухню.
Дома баба Поля долго ахала, разглядывая чëтки. Она подошла к окну, одёрнула занавеску и ловя слабый лучик света, любовалась удивительными красными огоньками, притаившимися в глубине черных бусин.
Прибежала откуда-то непоседливая Ала и стала собираться на танцы. Она не сводила глаз с обновки, и наконец решилась:
– А давай их разделим, мам! Смотри какие длинные!
– Не выдумывай, Алка! Что глупости болтаешь! – заворчала на неё баба Поля.
– И ничего не глупости! – не унималась Ала. – Ну сколько их тут? Раз, два, три... – быстро перебирая пальцами, девушка пересчитала крупные бусины. – Ровно сорок штук!
– Ну вот что! Отстань от бус! Собирайся быстрей и иди на свои танцы, а то опоздаешь! – Лëля забрала со стола бусы и убрала их в комод.
Ала надулась, и собравшись быстрее обычного, молча выскочила за дверь. Володя еще сутра уехал на рынок по своими птичьим делам, старшая дочь Люся ушла куда-то с подружками, Лëля и баба Поля остались вдвоëм.
Закончив с домашними делами, Лëля присела рядом с матерью.
– Зря я, мам, Алку обидела. Она молодая, хочет красиво наряжаться. Резать бусы не надо, конечно, но может дать ей поносить?
– Ах, Ленушка-матушка, добрая душа! Алка твоя молодая, да наглая. Тебе китаец важную вещь доверил, может, главную ценность свою вручил. А ты девчонке по ее прихоти отдать хочешь. Ничего, подуется и перестанет.
Лëлечка ничего не ответила, только вздохнула и пошла ставить чайник. Ей нужно было подумать.
Через неделю, когда семья собралась за ужином, Лëля открыла комод и вынула оттуда два маленьких свертка.
– Вот, это тебе, Ала. А это тебе, Люся.
Дочки, слегка удивившись сюрпризу, стали разворачивать бумажки. В свëртках лежали новые серьги – по паре черных продолговатых бусин, обрамленных серебряными завитушками.
Утром, собираясь на работу, Лëля надела черные бусы, ставшие чуть короче. С тех пор она носила их постоянно, снимая только дома. И в отпуск она тоже отправилась с черной ниткой на шее.
С Шурой они познакомились в санатории, куда обе приехали поправить здоровье. Та жила в деревне под Черниговом и давно звала Лёлю в гости. Солнце, река, фрукты и парное молоко – для вечно бледных, измученных сыростью ленинградцев такой отдых казался раем! Вдвоем с младшей дочкой Наташей они наконец выбрались в деревню.
Отпуск удался. Наташа легко нашла в деревне подружек и целыми днями носилась с ними на свежем воздухе. А Лелечка помогала подруге по хозяйству: готовила в летней кухне, работала в огороде – не в тягость, а в удовольствие, собирала ягоды.
В тот день она решила набрать шелковицы на варенье. Подставила к дереву длинную лестницу, подхватила на руку корзинку и полезла вверх. Раскидистые тонкие ветки были усыпаны темно-лиловыми ягодами. Лëлечка, ловко пристроив корзину в ветвях, щипала мягкую шелковицу ловкими пальцами, стараясь не раздавить её в руках.
Обобрав ягоды насколько доставала рука, она стала слезать вниз. Потянулась за корзинкой, спустилась на пару ступенек, и вдруг почувствовала, как нитка бус на шее натянулась и лопнула.
Лëлечка схватилась за них, но было поздно – тяжелые черные бусины веером полетели вниз и рассыпались в густой траве. Плача, она кинулась собирать их в подол, ползала на коленках, перебирала каждую травинку...
За этим занятием и застали её Шура с Наташей, вернувшиеся с фермы. Уже втроем они ползали под шелковицей, но смогли отыскать не всë.
Дома Шура нашла прочную нитку, – правда она оказалась розовой, – и бусы собрали заново. Теперь их было двадцать восемь.
Так они и достались мне от бабушки – на розовой нитке. Бусы эти Лёлечка берегла, как зеницу ока. Сколько ни просили их подарить и дочки, и старшая внучка Оля, она отвечала: это моя память. Вот не станет меня, тогда и забирайте. Изредка надеть позволяла, но не более того.
И потому когда мне, шестнадцатилетней девчонке, бабушка вручила черные бусы, я была не просто рада необычному украшению, я была потрясена от сознания того, какое сокровище держу в своих руках. Бабушка назначила меня наследницей драгоценной реликвии, хранительницей истории семьи!
Сегодня, когда участники тех событий живут только в воспоминаниях, двадцать восемь черных бусин хранят в своей глубине не только бордовый свет, но и образы дяди Саши-китайца, молодой Лëлечки, доброй бабы Поли, спокойного молчаливого Володи, веселых щебетуний-девчонок... И кажется, что вот-вот соберется за столом все дружное семейство, и бабушка скажет мне: "Ну что ты стоишь? В ногах правды нет! Садись, попей чаю!"