Астахова Анжелика - ПЁРЫШКО

ПЁРЫШКО

Пахом был консерватором, нелишённым некоторого обаяния. К середине годов своих он уже так долго жил в маленькой съёмной квартирке района Пренцлауберг, что помнил те времена, когда она отапливалась камином, вход в туалет был на лестничной площадке, а кухни и мебели, как таковых, вообще не существовало. Если и забегал с улицы какой стол,стул или этажерка, то осенью или зимой, все они ,вместе с ёлками отслужившими праздничные посты, отправлялись в топку.
Спал Пахом на полу, бросив на него овчинный тулуп и укрываясь колючим и жёстким солдатским одеялом. Несмотря на такие неудобства некоторые особы женского пола легко воспринимали эту условность весьма романтически и задерживались очарованные огнём камина, а после немецкого шипучего и танцах при свечах, просыпались утром голые в горячих объятиях Пахома, выбраться из которых было нелегко по причине потухшего уже камина и неизвестно куда запропастившейся одежды.
Камины вскоре по городскому указу были заложены или разобраны, их заменило центральное отопление. Так что от прежнего шика Пахому остались высокие арочные потолки, лакированный пол из доски золотисто-янтарной сосны и невообразимо низкая арендная плата. Одновременно ему был вручён ордер на выплату алиментов и звание воскресного отца. В квартире появилась тёплая ванная комната с душем и гальюном, и махонькая кухонька, состоящая из холодильника, стальной раковины и электроплиты. Всё остальное пространство заняли: широкая двуспальная кровать, раскладной диван для гостей,шкаф платяной и книжный, и ещё кой-какие комодики. Вобщем, миновав прихожую и войдя в комнату, вы понимали, что у вас остались только две возможности: сделать ход конём вперёд - направо-налево, или индейским шагом тут же ретироваться.
На комодиках расположилась всякая всячина. Был тут музыкальный центр небольшой, но с хорошим звуком, дисковой телефонный аппарат времен Революции 17 года, какой-то железный драндулет, тоже начала прошлого века и ещё квадратная розетка, полная монет. Стену над этими игрушками Пахом называл “стеной плача”, он увешал её фотографиями разной величины и разных времён, среди которых встречались и довольно старинные. Все они были оформлены в деревянные рамочки и располагались близко друг к другу, по-семейному.
Будучи самым крупным среди них, сантиметров двадцать в высоту и пятнадцать в ширину, бросался в глаза портрет мальчишки в кепке, с самодовольной ухмылкой на милой и лукавой рожице. Мельком пробежав по разным предкам в погонах и длинных платьях, взгляд останавливался на красавице изображённой почти по пояс. Запрокинув голову в ореоле распущенных волос, она обнажала шею в нитке жемчужного ожерелья, и кокетливо, но непритворно улыбаясь, глядела куда-то вверх, немного закатив глаза, чем походила на кающуюся Магдалину, увидевшую Иисуса. Там, вверху , находился портрет морского офицера в форме и фуражке. На его лице была та безмятежная, обезоруживающая и заразительная и улыбка, встречая которую, где бы там ни было, мы не сможем её пропустить, потому, что она согревает в невзгоду как весенний луч солнца, освещает на мгновение, темноту самой черной и непрерывной депрессии. и заставляет дёргаться, хотя бы одним уголком, рот самого угрюмого человека.
Глянув на Пахома без труда и оговорок можно было понять, что мальчишка – его сын, ширококостная женщина приходится Пахому матерью, а как только наш герой начинал проявлять радушие и ли гостеприимство, не оставалось никаких сомнений, что вот уж чем одарил его отец, так это улыбкой, за которой точно не спрячется подлая, лживая или хотя бы просто чёрствая душа.
Мы заглянули к Пахому пока он ещё спал. Это оказалось возможным, потому как входная дверь осталась незапертой с ночи, что случалось по-небрежности, свойственной сильным и добрым людям, не имеющим врагов и находящимся в подпитии. Пахом сейчас будет вставать, трусов на нём, скорее всего нет, поэтому, лучше нам уйти. За происходящим можно вполне понаблюдать через кухонное окно с противоположной стороны. Вообще-то, все три, что есть в квартире, выходят во двор, но два из них наглухо занавешены льняными портьерами colore terra di siena bruciata. Нам же, для скромного наблюдения, хватит и одного.
Вот из распахнутой форточки , а открыта она почти всегда, раздаётся резкий металлический звон будильника. Надрывается он недолго и через минуту за стеклом появляется мужская фигура. Вовремя мы заняли наши места.Теперь нам виден обнажённый торс ровно до того места, которое позволяет пристойность, иначе пришлось бы глядеть на белые пахомовы булки, совершенно не зная чем он занимается.
А Пахом сделал самокрутку и закурил. Он любил в это время и клочок отпущенного ему неба, и терракотовую черепицу крыш, и тянущиеся к ней ветви конского каштана. Великан занимал всё пространство маленького внутреннего дворика. Весной он, едва выпустив листочки, зажигал конусные розоватые свечи вокруг которых вились пчёлы в поисках неопорожнённых от нектара цветков. Свечи дрожали и покачивались под тяжестью работниц, и казалось, что дерево исполняет некий магический танец. Летом разлапистые листья так густо покрывали крону, что земли не было видно. Осенью жухлые и сухие они опадали с шуршанием, и уже позднее, в опустевшем воздухе с треском разрывая тёмного золота камзолы, плюхались на мокрый асфальт ядрёные полированные плоды. Сейчас, зимой, по голым ветвям прыгали сороки, из природного люпытства заглядывая в окна жилищ.Одна из них уставилась на Пахома, повертела головкой и, как будто прочитав его мысли, понеслась разносить их по всему двору: « Черррепица крррыш,крыш! Тррряп ичччное небо, встррряхнись! Тревога! Тревога! Окоччченеешь!» Птица тараторила так быстро, что он успел сделать только три-четыре затяжки, шумно выпуская дым, после чего кинул недосмоленный бычок в металлический стакан с водой, заглядывая на градусник. Тот неизменно последние месяца два, а то и больше показывал 11 градусов по цельсию. « Врёшь!» - Подумал мужчина, потянулся, закрывая фрамугу и, поёживаясь от холода, покинул кухню, а потому, исчез из нашего поля зрения.
Вышел он из дому в полной экипировке.На нём были вельветовые широкие штаны болотного цвета, зеленая рубашка в рыжую клетку, сверху нее был ещё жилет из шерстяного джерси и кашемировый шарф. Голову укрывал твидовый ватсон итальянского кроя с короткими ушками на кнопках. Но апофеозом был байкерский бомбер на пуху с рукавами из такой толстой кожи, что каждый раз сгибая руки в локтях обладатель его должен был произвести усилие равнозначное жиму в упоре. «СДЕЛАНО В НАВСЕГДА» гласила эмблема куртки, и в это верилось. Пахом по-хозяйски оглядел улицу. Ноги, обутые в превосходные добротные ботинки утеплённые мехом, понесли его на субботний рынок.
Здесь он задержался ненадолго. Взял набор овощей для борща, домашних двухжелтковых яиц и свежего оливкового жмыха, которым заменял хлеб. В мясной лавке спросил три шайбы коровьей ноги с мясом и две бутылки фермерского молока. По дороге прихватил упаковку воды и пару русков творожного пирога в кофейне под домом. Огромная дверь ворот, ведущих во внутренний дворик была немного приоткрыта . Пахом, не выпуская добычу из рук, аккуратно носком ботинка расширил проём и протиснулся в него широкими плечами. Когда он вырывался из крепких дверных объятий, ловко вынося вперёд правую руку с лотком яиц, левая зацепилась за что-то. Тяжёлая дверь хлопнула и больно толкнула застрявшую руку в локоть. Рука освободилась, но по ней разлилась горячая волна ушибленного нерва. Пахом потопал домой. Он оглядел куртку и нашёл на плече малюсенькую дырочку. Дырочка была так мала, что Пахом даже не расстроился, и, весело напевая, начал готовить борщ.
Борщ у Пахома назывался ленивым.Пока варились шайбы с буряками, он вытирал пыль и мыл полы. Полы он мыл, как учил его отец. Разливал из ведра воду с уксусом, а затем собирал её тряпкой. В гальюн насыпалась сода и поливалась уксусом. Душ и раковина обрабатывались аналогично. По окончании уборки можно было рубить капусту, следом отправлялась морковь и картофель с луком. Всё готово! Завтра он с сыном отправится в какой-нибудь музей, погуляют по городу, придут в чистенькую, уютную квартиру, поиграют в шахматы, почитают книжку. Да мало ли чего можно сделать за воскресенье! Если мать его не взбеленится и не устроит скандала.
Пахом вздохнул и прилёг на диван поглядеть новости социальной сети. Пролистывая ленту он попал на трансляцию некоей Поэтической дуэли. Ткнул в нее пальцем и пошёл к окну покурить и послушать со стороны. И вдруг, когда он уже задымил сигареткой, до него донеслись слова:
«... Вспоминая тот день Сергей всегда улыбается
Ведь он тогда впервые поцеловался
Из ласковой памяти рывком
Отца за рукав выдернул сынок
С живым лицом и радостью в голосе:
«Пап а какой была твоя молодость?!»...

Пахом усмехнулся, но как –то немного провис, всё более прислушиваясь,хотя речитатив был быстрым не всё удавалось расслышать:
...Она извивается её рефлексы
Достигли лунного апогея
Дальше случается лучший в её жизни секс
И первый на памяти Сергея...
...Через год рождается то
Что сейчас ему задаёт вопрос
И Серёжа сам задаётся вопросом:
«Где же была моя молодость?
Где было вот это всё?»...
.....................................................
А ребёнок вопросом продолжает отца донимать:
«Где твоя молодость,Бать?!
Где твоя молодость, Бать?!
Где твоя молодость, БАААТЬ?!

Тут нервы Пахома треснули и потекли. Он как-то быстро метнулся по комнате, в прихожей сунул ноги в ботинки, схватил куртку и напяливая её на ходу, выскочил на улицу.Он обежал все заветные и любимые уголки, пытаясь найти успокоение, но в большом парке были семьи с детьми, и почему-то ему попадались на глаза семьи полные, где мама и папа, а порой и дедушки с бабушками. К тому же, без сына он здесь ещё острее чувствовал своё одиночество. Тогда он пошёл в другую сторону в поисках чего-нибудь занятного, но, разглядывая витрины, вдруг наткнулся на закрытые жалюзи игровой комнаты для пап. Разнокалиберными щрифтами,чёрной краской по желточно-жёлтому полю на разных языках мира были они исписаны одним только словом, было там и по-русски «ПАПА» и «БАТЯ». Пахом чуть не взревел.Он направился к известному магазину, взял сначала две бутылки нефильтрованного, а потом ещё ящик и потопал в гору.
Он сидел на вершине горы, с которой открывался красивый вид на Берлин, пил пиво и весело разговаривал с людьми о том о сём. Улыбался беззаботной, широкой улыбкой, которую ему подарил отец, и люди заражались его настроением и улыбались.
Под вечер почти все разошлись ужинать. С темнотой холодало всё сильнее и сильнее. Но Пахому не было холодно в его пуховой байкерской куртке. Он стоял и смотрел на желтый свет фонаря и улыбался.Какого чёрта ему надо было улыбаться фонарю? Никто не знает.
«Во какой, - произнёс Пахом,обращаясь к фонарю, - непробиваемый!» и похлопал по рукавам куртки. Фонарь неуверенно качнул шляпой. Пахом выпустил дым и, кривовато ухмыльнувшись, подмигнул молчаливому товарищу. В этот момент от левого рукава куртки оторвалось маленькое пёрышко. Оно даже было не пёрышко, а пушинка, которая не имея ни веса, ни какого-либо значения в этом огромном мире, закружилась, поднимаясь всё выше и выше, и через мгновение, казалось, исчезла, но нет, вот она, здесь! А рядом с ней другая, и ещё одна, и ещё! Вскоре пушинки кружились повсюду. Они только начали роится, как вот уже носится один рой за другим. Вскоре началась настоящая метель.
Пахом вдруг посветлел. Он засунул руки в карманы штанов и побрёл домой. Он впечатывал ногами так, как будто каждым шагом должен был вбить гвоздь в каменную мостовую, оставляя на белом пушистом покрове черные следы. И никто не знал, что будет завтра.
Миновала зима.Уже и весна подходила к концу. Каштан во дворике отцвел и покрылся листвой.Но болезнь, поражавшая в предыдущие годы другие каштаны, добралась и до нашего здоровяка. Листья начали покрываться ржавчиной и сохнуть. Тени он не давал. Жильцы дома думали, что его срубят, но нашлись знатоки и привязали ему на ствол какое-то снадобье. Теперь он, кажется, идёт на поправку. Сороки всё так же трещат и прыгают по веткам, заглядывая в окна людей, а люди так никогда и не видели и не увидят сорочьего гнезда. Известно только, что там, среди пёрышек и пуха можно найти много чего интересного.

Примечание: в рассказе использовано стихотворение «Сергей» воронежского поэта Ильяса Валиулина.