Иванова Кристина - Ты держись, Калиновая горечь, За весну в цвету

Ты держись

У бездонного неба на рухнувшем пирсе такие же звёзды,
как и я в прошлой жизни, наловит какой-нибудь местный пацан,
загадает желаний за целую роту несчастных двухсотых,
и как маленький бог со своей высоты будет жизнь созерцать.

А я всё… Канул в Лету в горячем бою за донецкие степи.
Не милы караваны знакомых созвездий над дымом густым.
Страх ничто.
Страх ничто, только в небе, как в братском заоблачном склепе,
за тебя мне тревожно и боязно до нелюдской маеты.

Я двухсотый, я тень, я дыхание стылого ветра, я призрак…
Надо мной отлетали зловещие стаи голодных ворон —
над тобой белка жёлуди, с дуба в осколках, как сахар догрызла,
но несладко ни ей, ни тебе, и твой бой так и не завершён.

Ты держись хоть за воздух зубами, за звёзды над рухнувшим пирсом.
Ты держись, как держаться не сможет убитый разрывом солдат.
Ты держись, я молюсь за тебя, как никто никогда не молился,
даже если и звёзды от залпов орудий стеклом дребезжат.

Ты держись…

Калиновая горечь

Говорят, двери в церковь открыты для всех, и вот
я иду за тобой по пятам к алтарю в свечах.
Как калиновый чай на губах, по тебе горчат
неотпетой души мысли в тон беспокойных нот,

мысли в тон неприкрытой досады, что растерял,
будто ясень в дождливую осень скупую медь,
отражением право в зеркальных зрачках чернеть,
быть не призраком, а человеком больших начал,

у которого в планах семья, палисад и дом…
и кружить на руках тебя в платье белее вьюг…
Свет покровской свечи на ладонях вконец потух
— ты просила найти моё тело в бреду немом.

Я не там, и не здесь, как рукой к сердцу не тянись…
От потерь до потерь во мне вера крепчала в нас.
До чего же калиновым чаем горчит рассказ
неотпетого сына Отчизны с крестами ввысь.

Я иду за тобой круг за кругом, из зала в зал.
Может где-то в какой-то больнице ни жив, ни мёртв?
Ты выходишь такой же из церкви в просторный двор,
а там холод венки на солдатских гробах сковал.

И ты плачешь по мне, будто в каждом я.
Если смог бы, и сам бы завыл как побитый волк.
Боже правый, неужто и правда я в битве слёг?
Почему ты не дал мне за мать и отца стоять?

Снова горько до жути губам и горит в груди.
Будто рвётся душа и болит всё сильней спина.
Открываю глаза! Ты со мной, как во сне, бледна,
и огарок покровской свечи на столе чадит.

А сказать не могу ни полслова, ни ах, ни ох.
Только пристальным взглядом кричу тебе: «Хватит слёз.
Я живой! Я к своим вопреки всем и вся дополз...
И я встану, не плачь! Ибо встать мне велел сам Бог».

За весну в цвету

Не красна весна разлитой зарёй
в занятом лесу
до мурашек, мам, до тоски смурной,
я тебе клянусь.

До тоски смурной по реке с мостом,
по твоим глазам…
Я пишу письмо, и душой ведом
в отчий дом, и за,

где антоновка и калины кущ
зазывали дождь,
где соломы стог мягок и пахуч,
и слегка похож

на колпак, на свод золотых церквей,
пирамиду трав…
Оттого, на страх став себя храбрей,
в бой несусь стремглав.

Хальбский лес не спит семь ночей подряд
и не видит снов.
Мой ревущий танк, как слепых котят,
топит фрицев вновь

в затяжной войне, в затяжном бою,
в затяжной ночи…
Как же я давно оплошать боюсь
и не там почить.

Целюсь хвое в пик, щепки рвут врагу
веру и нутро.
Я жесток, как зверь, я врага сожгу
гневностью грудной.

Мам, я так устал… Я хочу домой!
В дым одет рассвет.
Здесь красна весна пеленой взрывной,
здесь покоя нет.

Слёз, прошу, не лей. Дочитай мой стих
и, как прежде, жди.
Победим, и я у колен твоих,
ангел во плоти.

Я Отчизне, мам, верен каждый бой
и служить ей рад.
Даже если жизнь, данную тобой,
мне велит отдать,

я отдам как долг, я как честь отдам
за весну в цвету…
Цель моя — Берлин, на рейхстаге флаг,
а потом
вернусь!