Кривонос Сергей - Живет ан свете улица

Сергей КРИВОНОС, ЛНР, г. Сватово
«Живет на свете улица»

* * *
Григорий жизнь невесело прожил.
Война. Послевоенная разруха.
«Прожил, а ничего не накопил», —
Ворчала иногда жена-старуха.

Он понимал, что время — умирать,
Но все дела, дела не позволяли.
И сыновей хотел уже позвать,
Да где там — забрались в глухие дали.

Но стало все-таки невмоготу,
За горло взяли старые болячки,
И жизнь упрямо подвела черту,
Последний день Григорию назначив.

Вот так — когда Григорий тихо спал
И слышал, как негромко сердце бьется,
Какой-то странный голос прошептал,
Что все… что день последний остается.

Дед встал. Печально скрипнула кровать.
Взглянул в окно — земли сухие груды.
Подумал вдруг: «Кто ж для меня копать
Такую твердь суглинистую будет?

Как ни крути, а некому. Ну, что ж, —
Прокашлялся. Погрел у печки спину. —
Возможно, завтра разразится дождь,
Промочит грунт, тогда и опочину».

Порой казалось, нету больше сил,
Ни капельки уже их не осталось,
А он, крестясь, у Господа просил,
Чтоб тучи поскорее собирались.

«Куда моей старухе яму рыть —
Ей жизнь давным-давно пора итожить.
А если б дождь прошел, то, может быть,
Управился б сосед — он чуть моложе».

И дед терпел, хоть было все трудней.
В груди давило. Губы сжал до боли.
Как будто был не в мазанке своей,
А там, под Оршею, на поле боя.

Хотелось показаться, уходя,
Таким, как был, — и крепким, и удалым…
Он умер через день, после дождя,
Когда земля сырой и мягкой стала.

* * *
Живет на свете улица. Она
На улицы другие не похожа.
И грустно удивляется прохожий,
Что властвует над нею тишина.

Дворы, сады… А непохожесть в том:
Давно здесь обезлюдел каждый дом,
Лишь иногда тоскливо и протяжно
Завоет пес, обживший старый двор,
Где песья будка да еще — забор,
Но лучше в будке выть, чем быть бродяжим.

Такая вышла с улицей беда —
Покинули ее давно сельчане,
Но по привычке зябкими ночами
Согреться опускается звезда.

И я по этой улице иду,
Вдали зарю холодный ветер сдул,
Горбатый клен глядит на мир смиренно.
Наверное, и в нем живет тоска,
А ветка — словно теплая рука,
Прожилки на листках — как будто вены.

И заяц, бесприютности назло,
Примчался на заросший луг пастуший,
И весточкой из дней минувших кружит
Поблеклое гусиное перо.

Лежат букварь, утюг, велосипед…
Чтоб как-нибудь напомнить о себе,
За поворотом скрипнули ворота…
Живет на свете улица. Она,
Как брошенная в старости жена:
И жизнь — хоть удавись, и жить охота.

* * *
Натирал я лопатою руки до боли,
Ныли ссадины. Но все равно
На ладонях моих не твердеют мозоли,
На душе затвердели давно.

Черный свет мой пошел безвозвратно на убыль,
Белым светом наполнится дом —
Ведь не стала душа толстокожей и грубой,
Просто сверху прикрылась щитом.

Мир един. И холмы на ухабистом поле,
Что туманится грустно вдали,
Это, может быть, тоже тугие мозоли
На душе утомленной земли.

Здесь трава-мурава с каждым годом редеет,
Здесь машины ревут, мельтеша,
Но под коркой земли, что все больше твердеет,
Остается живою душа.