Одинцова Ольга - Белая тайга
1970-ые годы
Сибирь. Белая тайга долины реки Издревой. Шумит каменистыми порогами Иня, отражая в себе яркую зелень склонённых над ней густых деревьев. Неподалёку от реки стоят в ряд маленькие деревянные домики дачных участков садового товарищества.
Две внучки приехали на лето в гости к бабушке, Олимпиаде Савельевне, и по праву наслаждались своим беззаботным детством: играли, бегали, купались в реке, рвали самые крупные и уже только поэтому вкусные ягоды.
– Девчонки, возьмите свои щепки, поиграйте. А я пока обед приготовлю.
– Не «щепки», бабушка, а бадминтон! Бад-мин-тон! – смеялись девочки.
Ещё разок обозвав ракетки для бадминтона «щепками» и усмехнувшись, Олимпиада Савельевна отправилась на кухню и начала нарезать овощи, собранные тем же утром с грядки.
В открытое окно вместе с запахом белой тайги проникал звонкий, словно колокольчик, смех Леночки и чуть низковатый голос её младшей сестры Риты. Они только что прибежали с речки, ласково прозванной ими Инюшкой, и теребили свои влажные и белые, как лён, волосы, чтобы те быстрее просохли. К их босым ногам прилипали травинки, которые позже засыхали и слегка щекотали и покалывали нежную кожу.
На кухне стоял большой радиоприёмник «ВЭФ», его круглую ручку-шайбу любила крутить Леночка, чтобы поймать иностранные волны. Но сейчас из круглых динамиков звучала советская передача с военными песнями и душевными романсами.
«Вот и взошла звезда, чтобы светить всегда, чтобы гореть в метель, чтобы стелить постель, чтобы качать всю ночь у колыбели дочь…» – напевала тихонько Олимпиада Савельевна, сдерживая подступающие слёзы. Вспомнилось ей, как Костя, её родной и любимый Костя, перед самым уходом на войну взял на руки их маленькую дочку Томочку, которой на тот момент было всего четыре года. Он обнимал её, горячо целовал, гладил по голове, а Олимпиада смотрела на него – сильного, высокого и красивого – и думала о том, что всего через полгода у них появится сын, которого Костя не увидит, потому что будет на фронте. Тома в последний раз тогда видела своего папу. Он прощался с ней уже навсегда, хотя никто ещё не знал об этом. А маленький Валентин и вовсе никогда не увидит своего отца.
«Приказ 44-й отдельной лыжной бригаде от 29 декабря 1942 года № 013. От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР, за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество, награждаю Орденом Красной Звезды… лейтенанта Курепова Константина Ивановича – заместителя командира 1 стрелковой роты 3-го отдельного лыжного батальона». Строка «достижения» наградного листа гласит: «После выхода из строя командира роты, принял на себя командование и пять раз водил роту в контратаку и отбивал противника. Достоин правительственной награды орденом «Красной звезды».
На дачном участке росла клубника, которая часто занимала мысли Леночки. Вот и сейчас, стоя на крыльце и хитро поглядывая по сторонам, и убедившись, что Олимпиада Савельевна её не видит, девочка тихонько перескочила три ступеньки вниз и прошла к грядкам. Так было всегда: стоило бабушке отвлечься, как внучка, решив немножко побаловать себя, уже срывала спелые ягодки и с нескрываемым удовольствием отправляла их в рот одну за одной, смачно пережёвывая.
Отвлёкшись от приготовления обеда, Олимпиада Савельевна заметила в окне, как Лена, затаившись, сидит в грядках с клубникой, срывая самые крупные красные ягоды.
Бабушка вышла из кухни и направилась к крыльцу. На стене одной из комнат дачи висел большой портрет Константина Ивановича. Каждый раз, проходя мимо, Олимпиада Савельевна бросала еле заметный взгляд в его живые блестящие глаза, полные нежности и заботы. Она всегда ощущала его незримое присутствие рядом.
– Ленка! Ты чего там делаешь? Опять клубнику ешь? Я деду собиралась в больницу отвезти! Поди, самую крупную там выбираешь! – крикнула бабушка внучке.
– Дед всегда мне говорил – ешь самую крупную, самую красивую! – ответила девочка, радуясь очередной заброшенной в рот ягодке.
Речь шла о Павле Феофановиче, которого все называли Пал Феофаныч. После войны бабушка, овдовевшая в сорок третьем и оставшаяся одна с двумя маленькими детьми, вышла за него замуж. Говорили, что он был другом Константина Ивановича. Леночку Пал Феофаныч очень любил и всегда, как видел её, дарил большую шоколадку «Алёнка». Но клубнику Леночка, видимо, любила больше всяких шоколадок.
А радио на кухне продолжало играть: «только у любимой могут быть такие необыкновенные глаза…».
Великолукская наступательная операция. 17 января 1943 года. Части 44-й лыжной бригады ведут бои в населённом пункте Донесьево, располагающемся в десяти километрах к юго-западу от Великих Лук.
Сегодня в небе не летают самолёты. Видимость всего пятьсот метров, не больше. Виднеются размытые, чёрные, страшные очертания разрушенных домов. Оглушающая, мёртвая тишина. Колючий снег больно щиплет кожу.
Глаза чуть приоткрыты. Сквозь густую туманную дымку проглядывает серое небо. Чувствуется резкий и едкий запах пороха. И снег. Белый снег. Кругом один снег, окрашенный молодой кровью.
«Липочка, Томочка, где вы?..» – уже неслышно было от засохших губ. Глаза закатывались, увидев в последний раз слабый проблеск солнца. Рук и ног не чувствовал. Их больше не было. Потерял сознание...
«Что я скажу твоим домашним, как встану я перед вдовой? Неужто клясться днём вчерашним…» – стихи Булата Окуджавы возвращали Олимпиаду Савельевну в кошмарные воспоминания того дня, когда она узнала, что её любимого Кости больше нет. Всё померкло вокруг. И тогда ей казалось, что жизнь окончена. Но нет, она продолжалась в двух маленьких детях, которые носили его фамилию.
– Мы командира нашего похоронили во время затишья в деревне Донесьево, это километрах в десяти от Великих Лук. Костя на мине подорвался… Первым шёл с разведкой и наш отряд спас своей гибелью… Без рук и ног часа четыре кровью истекал… Потом снова бои начались. Ну, теперь уж мы им за командира мстили... Великие Луки в тот же день, семнадцатого января сорок третьего и освободили, – рассказывали сослуживцы, склонив головы.
В финале радиопередачи заиграл марш «Прощание славянки». Руки Олимпиады Савельевны резко задрожали и выронили кухонный нож на скатерть.
Перед глазами вновь поплыли воспоминания: вокзал, поезд, крепкий поцелуй… Такой крепкий, какого прежде никогда не было. И взгляд… Взгляд, который невозможно было забыть, который мог оказаться последним… и действительно стал последним. Почти лихорадочные объятия, из которых невозможно было выпустить. Невозможно было отпустить…
Женщина прикрыла тонкими пальцами рот, пытаясь сдержать подкатывающий к горлу спазм, знакомый ей с того самого дня, когда она узнала о гибели мужа. Но руки предательски тряслись всё больше, а воздуха в лёгких становилось всё меньше. Олимпиада Савельевна горько заплакала.
В то же время в дом вбежали её внучки. Леночка и Рита улыбались, но, немного задержавшись в дверях и увидев со спины свою бабушку, которая сидела за небольшим столиком на кухне, склонив голову и пытаясь унять трясущиеся плечи, в испуге подбежали к ней и обхватили её с двух сторон в своих искренних детских объятиях, наполняющих эту жизнь и весь мир смыслом.
– Бабушка! Бабушка, почему ты плачешь?..
А за окном Сибирь. Белая тайга. Всё также шумит порогами Иня. Дрожат на тихом ветру листья тонких берёз, и с мирной надеждой светит солнце, отражаясь в невысохшей росе.