Рогова Анна - Олимпийский Мишка

В последнее предшкольное лето мы с мамой впервые поехали в Москву, в гости к родственникам. Был жаркий июль, шла Олимпиада, и город был полон её символами, гостями и совершенно особой атмосферой.

Ещё был жив Высоцкий, никто не знал вкуса кока-колы, и все москвичи завороженно поворачивали головы вслед бескомпромиссно кучерявым и темнокожим приезжим. В моей голове, такой же кучерявой, но бескомпромиссно рыжей, крутились строчки Агнии Барто:

А негритёнка Тома
Тут не пустили в класс.
Один в сарае тёмном
Он прячется сейчас.

Из той поездки я привезла брелок в виде Олимпийского Мишки, который храню до сих пор.
Кольцо для ключей на короткой цепочке, выходящей у Мишки прямо из головы, потерялось чуть ли не в первый же день, как будто он, свободолюбивый, поспешил избавиться от лишнего. И остался просто маленькой резиновой фигуркой, идеально помещающейся даже в детский кулак, ярко-жёлтой, тёплой и пружинистой.

И вот Москва в 6 лет стала для меня единственным по-настоящему любимым и родным местом на Земле. Это был город легендарной Гули Королёвой, книгу о которой я прочитала ещё до школы, "Кипучая, могучая..." столица, вызывающая неожиданное для маленького ребёнка чувство родства с давно прошедшим временем. Это мне махали рукой белоснежные постовые на перекрёстках, и водители поливальных машин, умеющие делать радугу её струями, это мне подмигивали рубиновые кремлёвские звёзды, для меня били величавые куранты, цвели каштаны и скрипели рессорами неспешные киты-троллейбусы. Я не могла этого видеть и знать – однако видела и знала. И этот город – прошлый и настоящий – всегда принадлежал мне одной.

…Через две недели мы вернулись домой, а Первого сентября я обошла школьный двор с большим неблагозвучно дребезжащим колокольчиком в поднятой дрожащей руке – первый класс, первый звонок, первое общественное поручение. И началась совсем другая жизнь.

Классный час любили все первоклашки. Мальчишки – за возможность безнаказанно подурачиться, пошуметь, девочки – за быстрые шепотки и мелькающие между партами записки.

В первом классе мы еще сидели (последний год!) за легендарными партами с откидным верхом, монументальными, как садовые скамейки, и так же, как скамейки, густо покрытые резными надписями. В недрах парт прятались сокровища – яблочные огрызки, складные ножики, трубочки для жеваной бумаги, найденное зеркальце.

Наша первая учительница была молода, строга, подтянута, интеллигентна, и имя ее – Наталья Борисовна – отдавало морозным ледком и строевым шагом бесконечно тренируемых маршей и разворотов для районного «Смотра строя и песни».

Однажды Наталья Борисовна попросила каждого принести на классный час свою любимую игрушку и рассказать о ней. У всех на партах оказались практически одинаковые вещи - куклы, машинки и плюшевые медведи. А я принесла с собой того самого Мишку.

Урок шел, одноклассники бойко делились историями куклы Маши, паровозика, любимого пупса. Невелик был выбор в советских магазинах, невелик он оказался и на наших партах. Ребята ёрзали и перебивали друг друга, чтобы успеть рассказать о своей Маше, пока не опередил сосед, точнее, соседка. Но истории были такими же одинаковыми, как и сами игрушки. День рождения, подарок родителей, я её люблю, беру с собой спать…

- Анечка, хочешь быть следующей? – вопросительно наклонилась ко мне Наталья Борисовна.
- Я сейчас! Моя очередь! – подскочил в соседнем ряду Дима, а я лишь крепче сжала кулак и помотала головой.

Я сидела, зажав Мишку в кулаке, чтобы его не было видно. Сердце билось весь урок. Но я так и не решилась рассказать о нем. Чувствовала, что невозможно, нереально показать его всем, назвать по имени, поведать, как мы увидели друг друга на московской улице – он стоял на торговом лотке между фарфоровой статуэткой и своими разноцветными товарищами, крепенький, задорный, как маленький гриб-боровик, и улыбался только мне одной.

Как я впервые взяла его в кулак, и мы сначала пошли, а потом поехали, потом спали, потом расставались ненадолго, и снова шли или ехали, и я знала, что там, в кулаке, он всегда мне улыбается.

Мой Мишка сразу не захотел быть как все его товарищи-брелки, и, казалось, во мне тоже поддерживал именно это – желание не ходить строем, не петь одну и ту же песню, не любить общие книги из школьной программы – а быть собой, пусть и придётся для этого что-то потерять или от чего-то избавиться…

Урок закончился. Я глубоко вздохнула, откинулась на спинку парты и чуть расслабила кулак. Мишка улыбался. Наша с ним Москва осталась только нашей.