Ивушкина Екатерина - Божонка

БОЖОНКА
Дарья поставила точку, закрыла документ и отправила его начальнику.
– Всё! – громко сказала она и с удовольствием потянулась.
Марина, коллега и подруга, подняла голову.
– Доделала?
– Да. И отправила. Всё. Официально меня тут нет.
Даша откатила кресло и вытянула ноги. Марина, худенькая девушка, с шапкой светлых волос, уложенных в модную прическу, посмотрела на подругу с завистью.
– Везёт же, - проговорила она. – Куда полетишь?
– На Мальдивы. Надо ещё успеть чемодан собрать.
Даша встала и подошла к зеркальной стене, так удачно расположенной в их офисе. Поправила помаду и критично себя рассмотрела. Стрижка на ее рыжих волосах немного отросла, но ещё вполне в форме, фигура тоже в порядке, хотя неплохо бы сбросить пару килограмм, и лицо… Да, конечно, уже появились морщинки, мешки под глазами, можно бы начать колоть ботокс, как все советуют, но вроде ещё ничего, Моррису нравится, да и страшновато всё же. Уж слишком устрашающе выглядят те дамы, которые перестарались с возвращением молодости. Не хочется выглядеть, как старая заставка телекомпании «Вид», которая её до дрожи пугала в детстве.
– Всё-таки, везучая ты, Дашка, – Марина закатила глаза. – И должность у тебя, и квартиру купила, машина, жених американец, ещё и на Мальдивы летишь.
Дарья развернулась, подошла и оперлась на стол руками.
– Странная ты, Марин. Думаешь, мне всё с неба упало? Знаешь, откуда я приехала? Даже названия этого посёлка ты никогда в жизни не слышала. Как устраивалась тут, работала нянечкой в саду, потом продавцом в магазине, когда училась. И квартиру, про которую ты мне каждый раз напоминаешь, я купила в ипотеку. Мне ещё несколько лет за эту однушку в Химках платить. Так что в ближайшее время ни о каких детях речи быть не может, я не могу позволить себе декрет. А что касается жениха американца, так я четыре года на сайтах знакомств сидела, сваху даже оплачивала, чтобы найти себе подходящего, хотя бы по возрасту, мужчину. Ведь русских невест в основном иностранные пенсионеры ищут. Да и Моррис не прекрасный принц, у него сложный характер, и разница в менталитете сказывается, что говорить… И потом, сколько я уже работаю без отпуска, сказать? Так что, перестань говорить о везении.
– Да-да, – согласно закивала Марина. – Конечно, ты всё это заслужила. И отпуск, и квартиру, и американца своего. Просто со стороны так кажется.
Раздался характерный писк. Дарья вернулась к своему компьютеру и посмотрела на экран.
– Всё, Сергей Иванович подтвердил. Теперь я в отпуске.
Она выключила компьютер, попрощалась с подругой и поехала домой.
Красивый, ярко-зелёный чемодан, купленный специально для этой поездки, лежал на кровати, раскрыв свою голодную пасть. Даша ходила по квартире и, попутно сверяясь со списком, неторопливо собирала вещи. Два купальника, чёрное коктейльное платье с блёстками – для романтического ужина с Моррисом, с «Морковкой», как она его про себя называла, сарафан, шлёпанцы… Что-то забыла…
Она на минуту села на кровать, прикрыла глаза и представила, как же будет хорошо: две недели с Моррисом на Мальдивах. Отель оплачивали пополам, билеты каждый покупал себе сам, но Даша считала, что так и должно быть, пока они не семья. Морковка прилетит на курорт из Америки чуть позже, так что у неё будет время отдохнуть и насладиться красотой в одиночестве. Потом они вернутся и подадут документы на регистрацию брака. Сначала в Москве, а потом уже и в Чикаго. Потом предстоит переезд, новая жизнь. Морковка говорил, что должность в компании, где он работал, ей уже почти готова, работник, на чьё место она идёт, дорабатывает два месяца и уходит на пенсию. Эту малюсенькую квартирку в подмосковных Химках агентство уже выставило на продажу, и это очень хорошо. Часть денег покроет ипотеку, ещё останутся деньги на подушку безопасности, всё-таки чужая страна, мало ли что. Ах, как всё удачно складывается! Но сначала – Мальдивы!
Она уже видела себя на шезлонге в новом фиолетовом купальнике. На голове широкополая соломенная шляпа (не забыть положить!), Даша неторопливо мажет масло для загара на бедро, погрузив свои ступни почти полностью в тёплый мелкий песок. Блики от воды играют солнечными зайчиками в лучах белого солнца. Слева, со стороны раскидистой пальмы, приближается работник отеля в чём-то белом, с подносом в руках. Красивый темнокожий абориген наклоняется и подаёт ей коктейль в бокале с маленьким зонтиком. Даша протягивает руку и тут… Зазвонил телефон.
Аппарат лежал тут же, на прикроватной тумбочке. Не вытаскивая ног из белого, словно манная крупа, песка, Дарья протянула руку и взяла смартфон.
– Алло.
– Здравствуйте, извините, пожалуйста, мне нужна Дарья Максимовна Соловейчик, – слегка заикаясь от волнения, проговорил незнакомый женский голос.
– Мне не нужны стоматология и юридические консультации. Всего хорошего! – почти рявкнула Дашка, злясь, что её отвлекают от коктейля и лицезрения голубой дали.
– Простите, я ничего не продаю, мне надо найти Дарью Соловейчик. Я её соседка… Бывшая соседка. Дело касается члена её семьи. Мне этот номер дала невестка, она нашла его в соцсети. Это очень важно. Дело в том, что дядя Гриша умер. Надо её оповестить. Похороны ведь, понимаете? – Сбивчиво продолжила собеседница.
Пришлось вытащить ноги из песка, отставить коктейль в сторону и вернуться в реальность.
– Я слушаю, – раздражённо сказала она. – Только давайте покороче, у меня нет времени. Что там случилось? Какая соседка?
– Ой, Дашенька, у нас такая беда… – заплакал голос на том конце. – Это я, тётя Оля, помнишь меня? Мы живём рядом, напротив моя квартира тут, в Божонке. Дядя Гриша… Григорий Петрович, дядя твой, умер вчера поздно вечером. Ты же одна у него осталась из родственников. Надо приехать. Похороны организовать, поминки, отпевание… Такая беда, такая беда…
Даша окаменела.
– Дядя Гриша умер? Как – умер? Похороны? Но я улетаю завтра, я не могу. У меня билеты, у меня всё оплачено…
– Приезжай, ты единственная родственница. Без тебя никак нельзя. Документы оформить надо. Решить где хоронить. Да и квартира, наследство всё-таки. Он пока в морге в больнице, надо же отпеть…
– Как отпеть? В смысле, в церкви, что ли? Он же коммунистом всю жизнь был, даже в Бога не верил! И потом, я же говорю…
– Мы будем тебя ждать, – перебила тётя Оля. – И прими мои соболезнования.
И положила трубку.
Дарья ошарашенно посмотрела на телефон. Медленно и аккуратно, всё также, не отводя взгляда, положила его обратно на тумбочку. Потихоньку встала и отошла в противоположный угол комнаты, стараясь не делать резких движений. Словно это может сломать хрупкий шар той реальности, где она в красивом платье ужинает с Морковкой в ресторане после жаркого пляжного дня. Увы, не получилось. Всё сломалось, разбилось в труху.
Дядя Гриша.
После смерти родителей он стал ей и папой, и мамой. Даша осталась круглой сиротой в семь лет, «сложный возраст», но дядька нашёл к ней подход, воспитывал то строго, то ласково. Учил драться и вязать. Водил в церковь, хоть сам был рьяным атеистом. Ругался с бабульками у подъезда на Пасху, обвинял их в мракобесии и обзывал старыми маразматичками. Приучил много читать и заставлял делать зарядку. Отпускал на дискотеки, при этом ждал её до конца танцев за гаражами, чтобы проводить домой. Учил печь пироги и квасить капусту.
И любил. Очень.
Когда Дашка сказала, что хочет поехать в Москву, он сел в кухне на табурет, сцепил свои огромные руки в замок, положил на колени и прошептал: «Ну вот, пришло время тебя отпускать». И отпустил. Купил билет, посадил на поезд, долго махал рукой. Даша до сих пор видит перед собой эту картину. Ноябрь, жуткий холод, пять утра. У дяди Гриши красный нос и пар изо рта, он идёт и идёт по перрону, и машет, машет… А потом скрылся из виду.
Конечно, она ему звонила. Сначала каждый день. Рассказывала о своих успехах, как сняла комнату вместе с девочкой из Вологды, как устроилась на первую работу (он так радовался), как поступила в институт. Правда, на платное обучение, но зарплаты хватало, ведь она очень экономная. Потом звонки стали всё реже и реже. И вот сейчас, она стоит и смотрит на телефон, пытаясь принять эту ужасную новость.
Она перевела взгляд на чемодан. Этот зелёный крокодил смотрел на неё фиолетовым глазом купальника – осколок разлетевшейся мечты о Мальдивах. Увы, дорогой крокодил, не будет ни бунгало, ни шезлонга, ни песка, ни коктейля. Будет Божонка.
Так, надо взять себя в руки и решить, что делать дальше. Во-первых, купить билет на новгородский поезд, позвонить Моррису и объяснить ситуацию, попытаться вернуть деньги за бронь бунгало и вернуть билеты на самолёт. Во-вторых, надо узнать, есть ли место на кладбище, где устраивать поминки, поговорить с батюшкой об отпевании…
Печаль быстро сменилась на раздражение. Всё полетело в тартарары, всё, что она так долго планировала и выстраивала. Чтобы не раздражаться ещё больше при виде чемодана, она пошла на кухню.
Бунгало забронировано на двоих с Морковкой. Поэтому, в первую очередь, позвонила ему.
– Sweety, я не понял, почему мы должны отменять отпуск? Ты же говорила, что твои родители давно умерли. Конечно, печально, что этот человек скончался, но при чём тут ты и, тем более, я? Почему я должен из-за этого страдать?
– Милый, он не просто «этот человек». Это мой родной дядя. Не только растил меня, он поставил меня на ноги. У нас говорят: «дал путёвку в жизнь». И дело тут не только в родственных связях. Есть и юридические нюансы. Я должна ехать, пойми. Ты же можешь спокойно отдохнуть и без меня. Ну раз такая ситуация произошла, что же тут поделать?
Было слышно, что Моррис взбешён, хоть и говорил ровным, спокойным тоном.
– Дорогая, ты лишаешь меня не только отдыха, но и денег. Бунгало на двоих один я оплачивать не могу, у меня не хватит средств. Ты знаешь, я всегда закладываю определённую сумму и не могу выйти из бюджета. Да и не собираюсь, в конце концов! И потом, если ты не в курсе, то рад сообщить, что мои билеты на самолет невозвратные. И будет чудо, если я смогу вернуть хотя бы десять процентов от их стоимости. И за отмену брони отель обязательно возьмёт неустойку. Я бы понял, если бы речь шла о маме. У меня тоже есть мама и это я могу понять. Но ты говоришь о дальнем родственнике, который тебе дал какой-то там билет!..
– Не билет, а путёвку, – поправила Даша тихим голосом.
– Да какая разница, что он тебе дал! Почему я должен за это платить? – Моррис громко выругался и бросил трубку.
Даша не заплакала, хоть очень хотелось. Сжала зубы, проглотила слёзы, положила телефон на стеклянную поверхность стола и закрыла лицо ладонями. «Ладно, ладно, ничего, я что-нибудь придумаю», – повторяла про себя, пытаясь успокоиться. Телефон снова зазвонил.
– Прости, Дари, я вышел из себя. Всё это, конечно, очень неприятно и я взорвался. Мне стоило сдерживать свои эмоции, как советовал психолог, но согласись, у меня есть повод злиться.
– Конечно, Моррис, я понимаю. Ты можешь вычесть стоимость неустойки из моих денег. Но, повторяю, я должна ехать.
– Разумеется, я так и сделаю. Остальное перечислю на твой счёт. И держи меня в курсе. Надеюсь, ты закончишь все дела с похоронами твоего родственника до моего приезда. Хорошего дня, дорогая.
И вновь положил трубку, не дав возможности сказать ей и слова.
Разговор с авиакомпанией тоже не был воодушевляющим. Её билеты тоже оказались невозвратными, и Даше пришлось смириться с потерей крупной суммой накоплений.
В этом году осень пришла стремительно. Ещё вчера солнце припекало, и в футболке было даже жарко. Хотелось на пикник, разложить на траве клетчатый плед, достать бутерброды, фрукты и термос с горячим ароматным чаем. Смотреть вверх, на небо, голубое и глубокое, подёрнутое лёгкими перьями облаков. Наслаждаться танцем падающих кроваво-красных листьев клёна, вдыхать чуть прелый запах земли, слушать прощальное пение птиц, собирающихся в дальнюю дорогу. И вдруг утром лужи покрылись коркой льда, солнце ушло спать за мрачную тучу, по улице уже идут плащи и пальто, цветными конфетами рассыпались зонтики, запахло зимой.
Даша сидела в вагоне поезда и смотрела в окно. Настроение было, соответственно погоде, мерзкое. Всё было не так, всё неправильно, будто сглазил кто-то. После последнего разговора с Морковкой на душе лежал камень, нет, огромный булыжник тёмно-серого цвета. Терзало то, что формально он прав, ведь сумма, которой ему пришлось лишиться, существенна. Даже та часть компенсации из её денег не возместит ни затрат на билеты, ни огорчений за пошедший прахом отпуск. Но всё равно было очень обидно за то, что он не поддержал её, не пожалел, не сказал ни одного доброго слова. И больше не звонил.
Ещё большую досаду вызывало то, что приходилось делать крюк. Можно было бы сразу поехать в посёлок, но придётся заехать за ключами от дядиной квартиры на работу к той самой соседке, а она трудится в Новгороде и ключи у неё с собой. Хорошо хоть она работает недалеко от вокзала, но все равно неприятно.
Последний раз в Великом Новгороде Дарья была, когда ей было лет тринадцать. Возможно, поэтому в глаза так бросились изменения. В детстве город казался ей серым, пьяным и дряхлым. Таким и запомнился. Сейчас же он раздражал светлым, отреставрированным вокзалом, гнусными чистыми торговыми павильонами, мерзкими аккуратными, будто игрушка, остановками. И какой противный ровный асфальт. Гадость.
Магазин, где тётя Оля работала продавцом, находился на улице Ломоносова. Даша шла через парк Юности, раздражаясь всё больше. Бесило всё. И огромный спорткомплекс, и новый современный жилой район, и аккуратные дорожки парка, по которым гуляли мамочки с колясками, и подстриженный газон, и многочисленные детские площадки, на которых резвились дети. И всё это было чистое, ухоженное, современное. Совсем не такое, как в воспоминаниях.
– Ой, как хорошо, что ты приехала! – щебетала соседка, не давая Даше вставить слова. – А ты меня совсем-совсем не помнишь? Я договорилась со сменщицей, что через пятнадцать минут она придёт, подменит меня, и мы можем ехать.
– Нет! – резко сказала Даша.
Соседка замолчала, удивлённо приподняв брови.
– Вы мне дайте, пожалуйста, ключи, я доберусь сама. Хочу по городу погулять, давно не была. Если хотите, вечером приходите. Хочу побыть одна.
– Хорошо, конечно. У тебя же есть мой номер телефона? Позвони, как доберёшься. Я приду.
Дарья шла по городу и не узнавала его. С момента переезда в Москву она ни разу не была ни в Великом Новгороде, ни, тем более, в Божонке. Это странно, но почему-то у неё не было даже желания просто навестить дядю, хотя она его действительно любила. И сейчас, прогуливаясь вдоль стен Кремля, Даша искренне недоумевала, почему ей даже в голову не приходило просто приехать, взять дядю за руку и отправиться гулять, например, в Витославлицы. Или посидеть рядом на кухне, заварить чай с липой, как он любил, и говорить о чём-то совсем неважном.
Живя там, далеко, ей почему-то казалось, что тут, с момента её отъезда всё остановилось и заморозилось. Словно это перевёрнутая страница в книге, всегда можешь перелистнуть обратно и перечитать заново. И только сойдя с поезда пришло отрезвляющее осознание, что всё не так. Мир не замер, и что обидно, даже не заметил, что она уехала. Этот большой мир жил дальше, развивался, видоизменялся, не вспоминал о ней так же, как и она о нём. Часы, тикая секундной стрелкой, подгоняли колесо времени, заставляли вращать коловорот дней. Двигали младенцев в детство, потом в юность, в зрелость и толкали через старость, туда – в небытиё.
И сейчас, когда она стояла на берегу Волхова, смотрела на мутную осеннюю воду, ей казалось, что она маленькая песчинка, решившая, почему-то, что она и есть то солнце, вокруг которого всё должно вертеться. Нелепая, жалкая крупинка, которая, наконец, осознала всю глупость своего тщеславного самолюбия.
Добралась до улицы Гагарина, села на сто двадцать седьмой автобус. Заняла место у окна, нахохлилась, как воробей, и закрыла глаза. Чудно, но совсем не хотелось плакать. Даша где-то слышала, что в такие минуты обязательно надо пореветь, но внутри всё было пусто. «Пустыня Сахара», – пробормотала она, и открыла глаза.
Автобус проезжал Волотово. Слева и справа раскинулись серо-коричневые топи, с одной стороны упирающиеся, как в стену, в сосновый бор. Этот пейзаж всегда напоминал Даше рассказ про собаку Баскервилей. В её детском воображении именно так и выглядели те самые болота, где на затерянных рудниках держал свою собаку Степлтон. Разумеется, она прекрасно знала, что это бывшие карповники, в своё время весьма процветающие. Но сейчас, в этих осенних сумерках, вид из окна автобуса и правда был какой-то инопланетный.
Тут же вспомнилось, как давным-давно, ранней весной, они с дядей Гришей приезжали сюда, за «синий» мост, посмотреть на лебедей. По весне тут останавливаются на непродолжительный отдых огромные стаи гусей и лебедей, когда возвращаются с зимовок. Это было в апреле. Они очень замёрзли, дядя Гриша дышал на свои огромные ладони, пританцовывал и всё время трогал Дашин нос, проверяя, не холодный ли он? А Дашка всё уворачивалась и хохотала.
– Дядя Гриша, ну что ты мне нос-то щупаешь? Я же не собачка!
– Я проверяю, замёрзла ты или нет, – бубнил он, сосредоточенно хмуря брови. – Так всем деткам щупают. Вырастешь, родишь дитё, тоже будешь щупать.
Она мёрзла и уворачивалась, лишь бы и дальше стоять и смотреть на белых лебедей. Большие, красивые птицы просто околдовывали своей грациозностью. Девочка никогда до этого не видела лебедей так близко. Они совсем не были похожи на других, ранее виденных ею, птиц. Например, на кур, которых держала на огороде соседка бабка Света.
Гордая осанка, белоснежное оперенье, длинная гибкая шея, широкий размах крыльев, чёрные лапки с перепонками – ах, как же нравились Даше эти птицы!
– Правда они похожи на ангелов? – спрашивала она. – Такие же белые и с крыльями. Может это и есть ангелы? А, дядь Гриш?
– Да кто знает… Может, и ангелы. – согласился он. – Кто знает…
– Эх, надо было хоть хлеба с собой взять, покормить их с дороги. Они же из Африки летят, да?
– Может, и из Африки, может, откуда поближе… Только хлеб им нельзя, заворот кишок будет. Они рыбёшку мелкую едят, водоросли всякие. Не переживай за них, малыш. Иди, нос потрогаю...
Дарья опять закрыла глаза. Как странно. Будто и не с ней всё это было, может, с кем-то другим. И в параллельной реальности.
Она достала из кармана телефон, посмотрела на экран. Нет. Моррис не звонил. Видимо, действительно сильно обиделся. Даша закрыла глаза и вновь почувствовала внутри лишь пустоту. Не было ни злости, ни обиды, ни печали, ни раздражения. Ничего.
В основном Божонка ничем не отличалась от других населённых пунктов. Вдоль центральной улицы, с двух сторон стоят в три окна деревенские дома, с крышами, заросшими мхом. Люди держат скотину и обрабатывают огороды. Рядом протекает река Мста, в которой до сих пор водится рыба. Но тут ещё есть птицефабрика, которая давала работу жителям посёлка. Для работников в советское время построили многоквартирные дома. Сюда, в однушку на первом этаже и привезли Дашу к дяде после смерти родителей.
Их пятиэтажка стояла недалеко от птицефабрики, рядом с въездом в посёлок. Дошла до знакомого подъезда и, с удивлением обнаружила на двери кодовый замок. Вспомнила про ключи, приложила ключ-таблетку к домофону. Дверь с противным писком открылась. Несколько минут простояла перед дверью квартиры, не решаясь войти. Стало страшно, что открыв её, она увидит там такую же пустоту, что ощущала сейчас внутри. «Соберись!» – приказала она себе и повернула ключ.
В нос ударил странный медицинский запах. Сняв пальто и разувшись, с удивлением увидела на галошнице свои старые домашние туфли. Красные в синюю клетку, с продавленной пяткой на левом тапочке и с дыркой на месте большого пальца на правом. Они тут так и стояли, ждали её. И вот, дождались.
В доме все было по-старому. Та же мебель, те же цветастые вязаные дорожки на полу, бамбуковая межкомнатная занавеска, подвязанная с одной стороны обувным шнурком. И большая, выцветшая фотография Даши в рамке на телевизоре. Сжалось сердце. Это фото она выставляла пару лет назад в своей соцсети. Видимо, кто-то скачал и распечатал её для дяди на обычном цветном принтере.
Она прошла на кухню и открыла окно, чтобы поскорее выветрился этот отвратительный запах. Выглянула на улицу. За окном тоже ничего не поменялось. Их окна выходили на «огороды», небольшие участки земли, на которых соседи, так же как и те, что живут в частных домах, выращивали себе картошку и капусту.
Даша легла грудью на подоконник и высунулась из окна. Справа всё так же висела кормушка, вырезанная дядей из пятилитровой бутылки, в ней еще оставалось немного семечек.
Она улыбнулась, вспоминая историю этой кормушки. Дядька взял у соседа приставную деревянную лестницу, достал перфоратор, нашёл саморез с дюбелем и пошёл сверлить. Приставил лестницу, но не рассчитал, что под его весом она может серьёзно просесть в рыхлой земле. Отверстие в стене дома сделать успел, а потом, прямо с перфоратором наперевес, рухнул на землю, серьёзно вывихнув левую руку и сломав соседскую лестницу. Ох, и нервов было истрёпано: ездили в больницу вправлять вывих, руку зафиксировали лангет. Потом дядька долго мирился с соседом за рюмкой самогонки, еле увела его вечером спать. А кормушка всё висит.
Вечерело, стало холодать, Даша поёжилась и закрыла окно. Раздался звонок в дверь.
На пороге стояла тётя Оля с двумя пищевыми контейнерами, поставленными друг на друга.
– Ты голодная, наверное. Я принесла…Тут ничего особенного, картошка да котлеты рыбные. Поешь…
– Спасибо, проходите, – Даша отошла в сторону, пропуская женщину. – Вы мне расскажите, как произошло-то… Это…
Соседка поставила лотки на стол, по-хозяйски достала из шкафа тарелку, положила на неё немного жареной картошки и две маленькие, размером с фрикадельки, котлетки.
– Да как, – начала она. – Гриша постучал мне в стенку. Я сразу поняла, что что-то не так, будто почувствовала. Сначала скорую вызвала, потом уже сюда побежала. А он сидел там, в комнате, на диване, бледный весь, за сердце держался. И всё бормотал: «Где Дашка? Найди Дашку, позвони Дашке, позови Дашку… где Дашка?». И так по кругу… потом глаза закрыл и всё… Скорая приехала быстро, но они всё равно ничего не смогли сделать. Вот так… Ты ешь, ешь…
Даша слушала, без особого аппетита жевала картошку, с ужасом ощущая всё ту же звенящую пустоту внутри. Это было незнакомое, пугающее чувство, словно что-то очень важное умерло возле сердца. И дело не в кончине дорогого её человека, что-то в ней самой навсегда разрушилось.
–Ты не переживай, – продолжала тётя Оля. – Я уже была в Бронницах, договорились об отпевании. Сейчас Валя с пятого этажа должна приехать, она на кладбище была, про место, куда захороним, всё узнала. Там надо будет какие-то деньги заплатить. Если у тебя не хватит, мы добавим, не посторонний всё-таки человек. Всю жизнь рядом прожили. Мы поможем, не волнуйся.
– Не надо, я заплачу. У меня есть…
– И тебе надо подумать, что с огородом делать. Тоже наследство, всё-таки, – напомнила тётя Оля и без паузы добавила. – А то хочешь, пойдём, пока солнце не село, посмотришь, как там?
– Огород?
Даша совсем забыла про него. Их с дядей личный рай. Маленький прямоугольный участок земли. Там росли розы, клематисы, хосты, хризантемы, ирисы, дельфиниумы и много других цветов, чьи названия она никак не могла запомнить. А ещё там было несколько грядок сладкой и крупной клубники. И малина со смородиной. Целая грядка сочного гороха. И костровище для запекания картошки в углях, самодельная коптильня, в которой дядька коптил только что им же пойманную рыбу. Посреди участка стоял малюсенький сарайчик, где хранились лопаты, вилы и другой инвентарь. К нему дядя приделал навес, поставил там небольшой стол, сколотил лавочки.
Как было хорошо летними вечерами там сидеть, пить горячий чай, есть прямо с шампура шашлык, слушать разговоры взрослых о рыбалке и о ремонте автомобилей, когда к дяде приходили мужики с бутылочкой. Иногда приходили женщины, так и не смирившиеся с холостяцким выбором дяди Гриши. Бабы помогали полоть капусту, окучивать картошку и тоже рассказывали интересное. Например, как у какой-то Нюры родилась тёлка с пятью ногами. Или как местные ребятишки нашли на свалке артиллерийский снаряд времен войны.
– Ну что, пойдём? – повторила вопрос тётя Оля.
– Наследство? Да зачем оно мне, я ведь в Москве живу, и потом скоро… Ну, это не важно, – Даша отложила вилку. – Вы не обижайтесь, я сама схожу, одна.
Хорошо, что тётя Оля сказала, что заменили старую сетку-рабицу на забор из металлического штакетника, иначе прошла бы мимо. Сняла тяжёлый навесной замок, открыла калитку.
Всё было по-прежнему. Только немного облезла краска на неказистом лебеде, сделанном из автомобильной шины, в память о той поездке за «синий» мост. У старого сарайчика перекосило дверь. Возле так называемой садовой дорожки, выложенной из старых советских радиаторов, мхом заросли края. Даша села на колченогую лавочку, вздохнула.
Да, тут ничего не поменялось. Тут-то как раз всё заморозилось и застыло. Вон ту доску она сама ставила на грядку, хотела показать, что уже взрослая. Забивала молотком, и ни разу не промахнулась мимо гвоздя, а дядя стоял рядом, молчал, сдерживая себя, чтобы не броситься на помощь. А вот и древняя керосиновая лампа, с вмятиной на ёмкости и с маленькой трещиной на закопчённом стекле. Осенними вечерами, когда темнело рано, а работы на огороде было невпроворот, она очень выручала. И старый кухонный нож с романтичной розочкой на рукоятке, в оргстекле, так же торчал в стропиле навеса над столом. Протянешь руку, отрежешь хлеба иль колбасы и воткнёшь обратно, на место.
В груди, там, рядом с сердцем, что-то шевельнулось. Даша резко встала и чуть не бегом обогнула сарай. Остановилась, прижав руки к горлу.
Последняя их совместная поделка из разноцветных крышек от пластиковых бутылок. Собирали по всем соседям, и от молока – белые и красные, и от пива и кваса – коричневые, и от лимонада – синие. Потом вместе рисовали силуэт птички, покупали в магазине гвоздики, размечали на стене, где будет глаз, где крыло. Сначала прибили коричневые крышки по контуру, а уж потом начали заполнять нужным цветом брюшко и хохолок, особенно хорошо получились красные лапки. Нужного количества крышек сразу не набралось, надо было ещё подкопить «стройматериала», поэтому птица обретала цвет оперенья медленно. И когда Дашка уехала, она была недоделана. А дядя Гриша её закончил. Со стены сарая на девушку смотрел симпатичный снегирь.
И тут её накрыло.
Наконец эта пугающая пустота разорвала панцирь грудной клетки, вырвалась наружу и заполонила всё вокруг. Мир вокруг стал пустой: нечем дышать, не на что смотреть. Задыхаясь, Даша нащупала стену сарайчика и прислонилась к ней спиной. Широко открывая рот, пыталась глотнуть хоть чуть-чуть кислорода. Из глаз, впервые за долгое время, брызнули слёзы.
И она завыла. В голос, громко. От ужаса, от одиночества, от беспомощности. От того, что ничего не поправить, не вернуть назад. Остались лишь фотографии да наследство. Размазывая слёзы по щекам, голосила как плакальщица, звала вернуться, спрашивала, зачем оставил её, да на кого?..
Силы совсем оставили и она рухнула наземь. Сначала пыталась подняться, но ноги не слушались, колени подгибались, и она снова и снова падала на холодную, мокрую траву. От бессилия начала кататься по дорожке между грядками, бить кулаками по земле и кричать от боли. Размазала грязь со слезами по лицу и, чтобы хоть как-то успокоиться, впилась зубами в ладонь. Помогло. Всхлипывая, с трудом поднялась, дошла до лавочки, села.
В какой лжи она жила! Куда бежала, к чему стремилась? Так боялась реальности, что распланировала всё на сто лет вперёд, не думая, что жизнь течёт по другим правилам. Искренне надеялась, что чёткий план даст защиту и спокойствие. Какая же она была наивная… Карьера, деньги – это замечательно, но дальше-то вакуум! Сколько времени было потрачено на поиск подходящей кандидатуры в мужья?! И ведь искренне считала, что нашла его. Заставляла себя поверить, что брак с Моррисом – просто невероятное долгожданное везение. Внушала себе, что любит его, этого мелочного, бесчувственного чурбана, помешанного на своей персоне. Всё ради этого дурацкого переезда, этого побега от себя, от своих страхов. И только сейчас стало ясно, как белый день, что от себя не убежишь.
Всю жизнь она стеснялась: что выросла в Божонке, своего новгородского говора, да и дядьки своего тоже. Ей было неловко за его нетерпение к слабостям других, его агрессивного атеизма, его пристрастия к самогону, его навязчивой, как раньше казалось, любви к ней. Она стыдилась его огромных рук с наждачными ладонями, его массивного носа, похожего на спелую клубнику, его шаркающей походки и привычки громко сморкаться.
Даша верила, что уехав подальше, она обретёт спокойствие. Станет другим человеком. Будет жить «нормальной» жизнью, пусть с нелюбимым, но благообразным мужем, пусть в чужом, но манящем мире, пусть с нереальными, но красивыми мечтами. Она ведь так много работала, так долго к этому шла, столько грёз и надежд вложила! Скрупулёзно лепила этот хрустальный шар. Но Даша прозрела.
Зачем ей Моррис, которого она не понимает и другая страна с холодными, чужими людьми?
– Вот она, твоя родина, – пробормотала она. – Старый сарайчик со снегирём на стене и косой дверью. Вот твоя реальность. Ничего другого нет, ты всё придумала. Завернулась в кокон иллюзий, надеясь однажды проснуться мадагаскарской бабочкой. А ты – капустница, и должна жить в своём климате, иначе погибнешь. Вот так.
Спустились сумерки. Даша, в мятом, в кусках глины, пальто, сидела под навесом на колченогой скамейке, смотрела на небо и с удовольствием вдыхала пряный осенний воздух. Её лицо, в разводах от слёз и грязи, было спокойно.
Она уже решила, что будет делать дальше.