Шкодина Татьяна - Такое разное море

Элис, Горыныч и красный бант

... За окном медленно уплывало здание вокзала: большое, неповоротливое, сонное. Вагоны рядом с ним казались какими-то мелкими и суетливыми - как будто огромная рыба с золотисто-бежевой чешуей надменно скользила взглядом по вертким спинам зеленых мальков. И утреннее солнце, как веселый красный поплавок, так и маячило на горизонте.
Вот так. Еду из Тулы, а ни пряников, ни каких-нибудь захудалых коврижек – только черствая плюшка в пакете да бутылка кваса. Есть хочется… Я спешила, опаздывала на поезд, поэтому магазины и кафешки напрасно зазывали меня приветливыми вывесками. Да и то сказать – чего мне здесь задерживаться? Ни друзей, ни родных, ни экскурсионных программ с обязательными самоварами и ружьями – только срочное дело, которое и приятным-то не назовешь. Умерла тётка – старая, сварливая, практически мне чужая. Я оказалась единственной родственницей. Принимай, босота, наследство – дом-развалюха да старый альбом с фотографиями. Альбом прихватила скорее машинально – лица в нем были незнакомыми, хотя наверняка принадлежали моим прабабкам и прадедам.
Ни матери, ни отца я почти не помнила – еще в дошкольном возрасте попала в больницу с тяжелой болезнью, требовалась срочная смена климата, вот и отправили меня на юг, к маминой родне. Седьмая вода на киселе, а все ж таки кинулись спасать – приехали за мной из далекой Ялты, поселили у себя. А следом прилетело страшное известие – во время пожара погибли родители, сестру-двойняшку тётка отправила в детдом. Мои благодетели ее не искали – своих детей семеро по лавкам. Я была слишком мала. Оформили опекунство, вырастили, вылечили. А сестра с тех пор как в воду канула…
…Тяжелый альбом, всю руку оттянул. Где там мои очки? Лица, лица… Стоп. А вот это… Это же я. Почти такая же, как на фото из ялтинской жизни: обиженные губы, сложенные треугольником, большой бант в горошек. Сижу под боком у красивой, стройной женщины. Мама. Как давно я её не видела – в Ялте не было наших семейных фотографий. А папа – до чего хорош! Брови вразлет, военная выправка. И по левую руку от него – мое отражение. Копия. Клон. Сестрёнка, где ты???
…Сердце заныло, принесенный услужливой проводницей чай как будто приобрел привкус полыни. Чтобы хоть как-то успокоиться, нервно сыпанула еще сахара, застучала ложкой по стенкам стакана. Зашелестела простыня, пассажир на верхней полке заворочался. Ну вот, разбудила человека.
- Простите, я тут… В общем, отдыхайте, больше не потревожу. Вам далеко ехать?
Нахальный голубой глаз оценивающе зыркнул на меня из-под белых ситцевых сугробов. Свесилась прядь волос, выкрашенная в неистовый фиолетовый цвет. Тонкая рука, унизанная серебряными кольцами причудливой формы, отодвинула край простыни.
- Я на юга. Туса у нас там собирается. Квартирник, фрэнды, всё такое… Горыныч концерт даёт. Альбом у него новый вышел. Не слышали?
Я молчу. Вглядываюсь в заспанное лицо. Где я её видела?
- Чаю хотите?
Женщина (Сколько ей лет? Под таким гримом и возраста не видно!) оживляется:
- Это можно. У меня и печенье есть. Меня Элис зовут. А Вас?
- Ирина. Вы слезайте, слезайте.
Новая знакомая ловко спрыгивает вниз, подтягивает короткие, бесстыжие шорты.
- О!!! Какой у Вас фолиантище! Можно? Страсть как люблю старые фотки смотреть. Там воротнички разные, пенсне. Винтаж, короче.
…Быстрые пальцы небрежно порхают по страницам и вдруг замирают:
- Откуда это? Фотография! Вот! Это же я, я!!!
…. И, как будто под рукой невидимого гримера, под растерянной улыбкой, под градом слёз проступает до боли знакомое – моё! – лицо.
Потом мы ревём в унисон, обнявшись, остывший чай дрожит в стаканах, но еще больше дрожат наши губы:
- Алька! Я тебя столько лет искала! Уже и не чаяла увидеть!
- Ииииирка…. – всхлипывает сестра, вытирая щеки фиолетовой прядью.
И я неожиданно прыскаю в ладонь, представив, до чего уморительно смотрелся бы сейчас на этих волосах тот самый бант.

…А через сутки, почти оглохшая от звуков электрогитар и барабанов, я восторженно ору мужу в телефонную трубку:
- Тут Горыныч! Новый концерт! Мы! С сестрой! Слушаем! Что? Какой сестрой? Единственной!!!
И слышу взволнованный голос:
- Ничего не понял. Ладно, потом расскажешь. Слушай, Алиска нашлась! Открываю дверь – тарам-парам! Сидит. Уму непостижимо, как она нас разыскала на новом месте, гулёна усатая. Худющая – жуть! И какая-то грязная тряпка на шее – красная, в горошек. Сидит сейчас у меня на коленях и мурлычет: «Всё будет хорошо, хозяин! Теперь всё будет хорошо…»

Такое разное море

Эту поездку мы ждали давно: море и фестиваль авторской песни в одном флаконе – кто ж от такого откажется? Песни, костры, романтика…
…Когда вес наших рюкзаков приблизился к угрожающей отметке, решили оставить дома лишнее. Вот только «лишнее» найти было трудновато… И всё же – вещи собраны, мы окрылены и готовы к встрече с прекрасным. Грузимся в машину. Впереди лес, море и пробки, пробки, пробки…
Когда стемнело, наша дружная банда (я, муж, мама мужа и наша пятилетняя дочь Катя) наконец подъехала к нужному городу. А дальше начался экстрим. Место, где проходил фестиваль было выбрано с умом: подальше от любопытных глаз и поближе к первозданной, не загаженной туристами природе. Нам предстояло совершить марш-бросок вдоль моря в место с романтическим названием «Змеиная щель». Название слегка пугало. Дочка теребила меня за руку:
- Мам, ну мам! А там что – змеи? И много? Они кусачие?
Но такая мелочь, как воображаемые анаконды и кобры, не могли нас испугать. Дочка целый год не видела моря, уже успела его забыть в силу своего юного возраста, и оно представлялось ей чем-то удивительным и волшебным.
Вот только добираться до волшебства пришлось долго…
Шли в полной темноте, освещая путь фонариками. Берег, как и следовало ожидать, был завален сучьями, бревнами, пластиковыми бутылками, огромными булыжниками и прочим мусором, превращающим наш путь в незабываемое приключение. Мы, кряхтя под тяжестью рюкзаков, карабкались по скользим валунам, перешагивали брёвна, брезгливо пинали бутылки. Налегке шла только дочь Катя, но легче ей от этого не становилось. Через час ее силы кончились:
- Грёбаное море! Грёбаные камни! Грёбаный берег! –
Звонко летел над ночным побережьем возмущенный детский голос. Море в ответ злобно шипело и плевалось солёными брызгами. Спины таких же ночных горемык, бредущих на некотором расстоянии от нас содрогались от смеха, лицо моей свекрови так налилось краской, что это было видно даже в темноте:
- Катя, нельзя говорить такие слова! Это нехорошо! Мы же скоро будем на месте!
- Оставьте её в покое, - устало махнула рукой я, - иначе она не дойдёт. Это сейчас единственное, что может ей помочь.
…Когда наконец мы дошли до лагеря, нашей эйфории не было предела. В нескольких метрах от берега, в лесу базировался лагерь бардов. Мы так устали, что уже ничто не могло помешать нашему крепкому палаточному сну: ни крики затерявшихся в темноте путешественников, ни громкие песни у костров, ни назойливые комары.
А утром мы немедленно побежали к морю. Оно было таким синим, таким ласковым…
И уже не шипело, как давеча ночью, а мурлыкало напевно, как ленивый вальяжный кот, ластясь к нашим ногам.
- Море! Какое большое, какое красивое! – зачарованно протянула Катя.
…Весь день мы, с переменным успехом, пытались вытащить ее из воды…
А вечером был концерт прямо на берегу – задником сцены служили высоченные сосны, за спинами зрителей в ожидании песен пристроилось море.
Когда мы вышли к микрофонам, несколько секунд просто молчали и смотрели на это необыкновенное зрелище: высокое закатное небо, люди, сидящие на песке и самый главный зритель – МОРЕ. Оно стихло, как будто прислушиваясь к нашим голосам, и это мгновение навсегда осталось в нашей памяти…
Уезжать не хотелось. Обратный путь был еще труднее: мы шли, обливаясь потом в самую жару, с опаской поглядывая на Катю. Но счастливая дочь и не думала сквернословить – старательно переступая загорелыми ножками она шла, поминутно поворачивая голову к воде и декламировала:
- Море! Любимое! Хорошее! Моё!!!