Дворецкая Александра - Заведённые
Изжеванной медью пластин скрежетал арифмометр. В неравномерные ячейки окна рвался ветер и истерично стучалась неудачно пришвартованная стрекоза, соскабливая мелко трепещущим лезвием крыла пыль и прозрачные крошки с толстых стекол. В помятой чаше мерных весов осыпалась горка бездыханной овсянки, подпитываемая умирающим баллончиком газа горелка добросовестно обугливала добротный стейк жесткой говядины, чайник на примусе высвистывал однообразный шлягер паровых машин. Рука тянулась за лишней щепоткой пересохшей крупы. Завтра стипендия.
Подержанный четырёхкрылый физически и психически устаревший истеричный летательный аппарат нес поношенное физически и психически измученное тело на место интеллектуальной экзекуции. Ожидались пробки на восьмом уровне между РосЛатуньЦентром и СтальИнвестом. На шестом с грохотом и скрипом наскоро сколоченные турели перестреливались железными опилками. Достигшие цели боеприпасы немедленно шли в расход. Тело застряло в пробке.
Для желающих срезать было предусмотрено два пути: обвариться в отводных трубах ткацкой фабрики, прошмыгнув в промышленные коридоры девятого уровня, или облететь затор снизу, по полосе общественного транспорта, в теплой компании заботливых полицейских с гидравлическим прессом, полупустым контейнером опломбированных разномастных пластин и дюжиной отдыхающих на выносной лавке остановки общественного транспорта на стене РосЛатуньЦентра. Бравые хранители порядка недовольно скрежетали зубами – за полупустые контейнеры прибавки ни к зарплате, ни к овсянке не давали. Дураков ни на том, ни на другом пути не наблюдалось.
- Милая леди, а где вы прикупили такой роскошный багажный отсек? – подъехало в сжиженном трафике к расслабленной барышне пресловутое тело. – Сделано добротно, должно быть на заказ? А удобно так летать? Вместимость, я так посмотрю, хорошая. А оборки не засасывает в двигатель?
Барышня недоуменно обернулась к объекту столь пристального внимания. Цокнула языком. Подтянула развязанный после обильного завтрака корсет. Подвязала сползший набок тюрнюр и сразу лишилась всякого очарования кочевницы с тяжелой сумой, притороченной к седлу железного коня.
Загремел, задыхаясь, заводной мотор. Недовольно затрепетали датчики давления. Верный летун снял с себя всякие полномочия и выбросил велосипедные педали. А надо было утром завести. Это тебе, Николя, не велосипедный тренажер, и никакое количество одежды, наброшенной на руль не спасет от падения. И измученное тело покрутило педали дальше, вслед за ускользнувшей барышней без всяких багажных отсеков на седле.
- Вот Вы, да Вы, сразу видно, никогда не поступали на факультет Физико-Механической инженерии! – тыкал пальцем в какого-то почтенного гражданина Николя. – Манеры у Вас однозначно для высоких наук механики неприемлемые. А я вот поступил. И гордость, и мука. Эх, тяжело быть гуманитарием в мире процветающей мануфактуры и механизированного искусства. А самое главное – что станет с моей невинной фантазией, чистотой помыслов и детской радостью еще через пару лет обучения? Вот знаете, я, играя вечерами с пышными потоками воздуха, рвущимися из труб заводов, люблю представлять, что я вовсе не восседаю на проверенной годами стрекозе, а объезжаю норовистого единорога, скачущего по хрупкому спектру извилистой радуги то вверх, то вниз. И не соскочишь с него на повороте – радужные волны пусть и подвластны человеческому зрению, но для ноги, доверчиво ступающей, они – топь. И ты в отчаянии зажмуриваешься, цепляешься руками за перламутровую гриву, упираешься ногами в бешено вздымающиеся бока, упиваешься сумасшедшим родео. Но вот прыжок – и твой корабль вошёл в тихую гавань. Резвый конь обуздан. Ты открываешь глаза, осматриваешься, а под тобой вновь твоя старая стрекоза, пальцы исступленно жмут перевязь сумы, на внешних боковых панельках виднеются вмятины от дрожащих пяток. Позади остались и родео, и радужные полотна, и громоздкие трубы, а впереди лишь рассвет в клубах смога и темные облака на буром небе. И ты последний раз пришпориваешь воображаемого скакуна, мчишься вперед, силясь догнать свое воображение и опередить восходящее солнце на финише горизонта. Но стрекоза бессильно выбрасывает педали, и вот уже утро и на летательном аппарате завод кончился, а ты измучен, и вы, собрав нескладные изношенные корпусы, вновь и вновь летите в технический университет и неизбежно утыкаетесь в пробку и безнадежность.
Взвыл гоночный шмель, растолкал попутчиков обтекаемым боком, и нырнул в переплетение труб. Стаей чаек, увидавших аппетитную, словно косяк рыб, помойку, раскричались маневренные полицейские ласточки. Довольно урча притирался к хозяйской ноге комфортный летательный аппарат, унося почтенного гражданина прочь. Из труб СтальИнвеста поддувало, опрокидывая незадачливых водителей и игриво ероша женские укладки. Романтика и прогорклый запах производства витали в воздухе. Оживленная движением пробка удовлетворенно заскрежетала. Расколов на неаккуратные куски воображаемого единорога, перед замечтавшимся Николя вклинился хам на зеленой стрекозе.
- Хоть красная, хоть зеленая, все равно заводная игрушка. А вообще, ну что за невоспитанность! – хлопнул по приборной панели студент, тщетно пытаясь склеить останки мечты. – Одумайтесь, где ваша честь? Неужели это – дело достойное джентльмена? Так безобразно и грубо оскорбить, можно сказать наплевать в лицо человеку! Знайте же, что за такое не зазорно и рукавицу в лицо метнуть, и на крыше РосЛатуньЦентра о двадцати шагах в каждую сторону в час пополудни лицо к лицу, дуло к дулу встретиться. В прошлый раз, как сейчас помню, столкнулись мы с ненавистным моим товарищем. Много лет один вид его лица вызывал у меня головную боль и холодок нагонял в самые кончики пальцев. Для женщины – верный симптом влюблённости, но для мужчины, заметьте, кулаки чешутся к драке. А у меня от холода всегда руки шелушатся и зудят, зудят! И вот, в один замечательный теплый весенний день, просиживая останки изживших себя лекций в восхитительном поршневом саду мы столкнулись взглядами - он мастерил громоздкую машину для своих курсов оружейного мастерства, я клепал крошечного дрозда с паровым двигателем на стратегически важную конференцию разведмашин. Ну не поспорит же ни один здравомыслящий человек – куда больше пользы принесёт нашему миру юркий и быстрый, одним ударом обезоруживающий противника боец, чем уродец, бесцельно колотящий пудовыми кулаками и тратящий драгоценные патроны на неприцельный обстрел. И вот ему на колени падает перчатка. Должно быть аэрофанатики уронили, они любят гнездиться на самых душных и гулких поршнях заводов. Тем не менее, он вскрикнул как подстреленный, вскочил на ноги, и попытался столкнуть меня в жерло одной из промышленных труб. Ей богу, бросил бы перчатку, да и разошлись бы на этом до дуэли. К чему это рукоприкладство?
На крыше СтальИнвеста скрежетали, сталкиваясь измятыми телами, роботы-сумоисты, гуттаперчево извиваясь в луже просроченного машинного масла. Смятые купюры метились прямо в лица водителей, рассыпанные монеты отбивали бесконечную дробь, соскальзывая в лабиринты труб. Ставки принимали не слишком аккуратно. Из обходных коридоров вывезли перекинутого через седло нарушителя. Гоночный шмель почти на двадцать процентов приблизил полицейских к обеду.
- Ну так вот, - оторвал глаза от увлекательного зрелища Николя. – Мы встретились в секторе А8. За его спиной – раскаленные трубы. За моей – пыльные небеса. Он все пытается примостить свою плазмопушку то на плече, то у бедра, то за спиной. Я поигрываю кремниевым ружьем, завтракая жаренными шкварками. Вкусно. На самом кончике пушки налился очаровательный плазменный шарик, покачнулся, и почему-то полетел не вперёд, а вниз и увесистым яблоком Эриды плюхнулся сквозь перекрытия на чей-то круглый изогнутый стол. Однозначно круглый, на столько воплей по квадратному бы не растеклось. Товарищ взвыл, поднял руки к небу и взмолился о переводе дуэли на дистанционный механизированный формат по причине нестабильной экологической ситуации и слабых легких. Фанфарами загудели покорёженные трубы, спуская никчёмные, прямо как мой оппонент, отходы. Мой дрозд мог бы вольной птицей взвиться в небеса, пулей прорезать смог и гарь, вонзиться вострым клювом прямо в бескрайний горизонт и рассечь эту всесильную нить, прорвать окутавший нас пузырь убожества и грязи, низвергнуть на тусклые пластинчатые бока домов реки сияющей синевы, градом облаков сбить шумные пробки на землю, залить полицейские контейнеры чистотой и наконец-то умыть этот задыхающийся в собственном выхлопе город. Но он не хотел. Хотел привычно сидеть на плече. И сидел. А на грузовом лифте покрытый испариной товарищ битый час кантовал по частям свою убийственную машину. Какая невоспитанность, словно никому, кроме него, роботов на крышу кантовать не надо! Но вот – чудеса! Последние шестерёнки со скрежетом сошлись в голове противника. Робот медленно поднимает усыпанные пальцами клешни, размыкает одни за другими кулаки, обнажает зловещие недра упитанных лап. Пышут жаром генераторы, кошмаром трипофоба шлёпают заглушки труб на плечах громоздкой машины. Взводятся пушки и стреляют, стреляют себе под ноги, разъярёнными Гекатонхейрами швыряясь клочьями обшивочной стали здания и роняя медные плиты внутренней отделки на злосчастный круглый стол. Мой дрозд взмыл. Он приучен наводиться на бровь и обманным манёвром бить в глаз. Но у пугающего танка бровей не было. И глаз не было. Но дрозд этого не знал, поэтому он спикировал и впился вострым клювом в перекошенные покровы обезумевшего танка. Он выбивал искры, оскальзывался, взбирался вновь, царапал, включал алгоритмы дятла и, заметьте, добрался почти до середины пластины. Но завод кончился и безвольным истуканом застыл мой дрозд, воткнувшись клювом в глубокую пробоину. Робот бахнул, внизу хрустнул круглый стол, пыхнули генераторы, произошел взрыв. Мимо на бреющем прошёл дирижабль с цветастой рекламой на грязной мешковине «Институт Гипроникель – наше образование поднимет вас в глазах общества». Я пригнулся. Мой товарищ проникся, перепоступил и вознесся, задорно вопя и виляя над улицами. О ближнем не забыл - оставил мне на вечную память на крыше все свои пижонские примочки и чей-то левый ботинок. Очень удобный, между прочим. Ну так что, мы с Вами стреляться будем, али нет? Уж простите, я сегодня сам не позову. Как жаль, ну просто до крайности жаль, забыл рукавицы дома. Положил же специально на комод, но нет, забыл! Опять забыл!
Закряхтели усталые моторы. Задергались потертые веки фар, беспорядочно подмигивая попутным барышням. Пробка рассосалась. Дуэль не состоялась.
- Здравствуйте, профессор Сильвер! – Николя истерично стучался в глухие для всех, кроме студентов экологического факультета, ворота морально и физически разложившейся кафедры гидромелиорации. – Вас Николя Паскаль беспокоит! А можно зайти? Я литобзор написал!
Волны расступились перед студентом, а шлюзы гидромелиораторов гостеприимно распахнулась. В обнажившемся проёме заседал за квадратным столом мужчина с благочестивым, прямо как у Моисея, лицом, без глаза и одноногий.
- А ведь я даже не из Древнего Египта, - вздохнул Николя, припоминая, по каким инстанциям его довели до стремления к получению профессии эколога.
Профессора Сильвера звали вовсе не Моисеем, и даже не Джоном, а всего лишь Бобом. Тем не менее, волны этого не знали и всегда ему покорялись. Свою профессиональную деятельность Боб Сильвер начал настолько давно, что к расцвету экологического направления в лице неповторимого Николя кафедру гидромелиорации как раз сократили до единственного кабинета из-за несбыточности надежд на возрождение израсходованных природных источников воды. Но как все начиналось! Юный, пышущий идеями и здоровьем Боб был выслан на преддипломную практику в пышущие жизнью леса Амазонки. Повышенная влажность щекотала нервы и профессиональные навыки гидромелиоратора. Географию не преподавали уже сорок лет. Хотелось улучшить экологическую ситуацию. Как прошла защита диплома история умалчивает, но доподлинно известно, что в рекордные сроки Амазонка обмелела, а позднее и полностью высохла, а вода по старым торговым путям была направлена на другой континент, орошать засушливую Сахару. Из увядших прерий Бразилии Боб вернулся уже одноглазый, без ноги, с благочестивым лицом и на последнем встреченном в природе двугорбом корабле пустыни. Куда дели верблюда анналы истории умалчивают. Вода до Сахары так и не дотекла. Напора не хватило.
- Это дело, мальчик мой, абсолютно несбыточное, я тебя как профессионал говорю, - не глядя отбросил литобзор и заменил родной костыль покатыми плечами Николя профессор. – Ну пробьёшься ты через пылевое облако, а дальше что? Перспектив то нет. Вот взгляни на свой литобзор. Сколько лет назад последний раз упоминали пылевое облако в научной литературе? Двадцать? Ну да, ну ведь упоминала же, скажешь ты мне. Но сейчас-то о нем никто кроме тебя не вспоминает и не планирует! А значит проблем нет. Актуальность то проседает, чуешь? Ну ладно, ладно, пройдешь ты со свечкой под крестным знамением завесу, окажешься по ту сторону. И слава богу, если там есть хоть что-то кроме пылевых штормов и шлаковых пустынь. Ну да, дошагаешь ты своими хилыми ножками до ближайшего пострадавшего оазиса. И что? Будешь природу в одиночку спасать? С тем-то количеством знаний и инструментов, которые будут у тебя на руках к моменту преддипломной практики? Да твой вклад в благополучие природы будет не просто мизерным, а прямо-таки микроскопическим. Поможешь кролику вырыть нору паровым ковшом? Щеточкой стряхнешь пыль с черепахи? Почешешь рысь за ушком? Ах да, пардон, они же вымерли. Да тебя и здесь то с одного факультета на другой перебрасывают, думаешь, там ты будешь нужнее? Да и вообще, уверен ли ты, что с тобой природе будет лучше, а? А самое главное – ты уже совершенно точно не вернёшься. Будь твой эксперимент успешным, или летальным, или разрушительным – пыль скроет это от нас. А мне на ученом совете выскажут за то, что получить результаты опыта, на который растрачен госбюджет, возможности нет. А так и до увольнения не далеко! Ну разве это дело, сынок? Доверься профессионалу – природе личным внедрением в экосистемы не поможешь, её надо спасать исключительно дистанционно. Сам проверял.
- Но профессор, как мы будем спасать природу дистанционно, если мы не знаем где она? – почесал опухшую от осознанности голову студент. – Да и вообще, как мы узнаем, что она там в принципе есть?
- Правильные вопросы задаешь, сынок, - ухмыльнулся Сильвер. – Разведку надо всегда ставить прежде крупномасштабных военных манёвров. Сам проверял. А лучше всего скоординировать операцию таким образом, чтобы она, так сказать, убила сразу двух верблюдов. А лучше – воскресила, и чтобы они сами к нам пришли. Короче говоря – надо нам одновременно и обстановку разведать, и что-нибудь спасти от вымирания. Знаю, звучит сложно, зато реализация как проста! Мы, значит, покупаем на государственные деньги набор гуманитарной помощи. Ну не платиновый, конечно, а какой-нибудь эконом. Вынимаем из него овсянку. Делим её между соучастниками… извиняюсь, консультантами. Добавляем удобрения. Осеняем усовершенствованный комплект крестным знамением и забрасываем его с турели за пылевое облако. Почему с удобрениями, без овсянки и как мы узнаем результаты, спросишь ты. Ну вот подумай, какая главная характеристика любой экосистемы? Да боже упаси, какие цепи питания. В любой экосистеме может жить таракан. Он вообще может жить везде, докуда добраться может. А кто ещё, кроме тараканов у нас на данный момент в пылевом облаке существовать может? Правильно, человек. А значит, где земля для таракана пригодна, там и человек есть. Мы же плодимся быстро, мрем плохо, а лезем везде. Ну не прелесть ли? Я вот заснул однажды в джунглях Амазонки, просыпаюсь, а по штанине такие мелкие очаровательные тараканчики бегают. И усиками шевелят. Лощеные, довольные, сытые. А штанина пустая. Так и остались спустя полтора года в джунглях Амазонки я, тараканы, да верблюд. Что он там делал – ума не приложу. Но, замечу, верблюд был дрессированный, по команде лапу давал, а тараканы выглядели гораздо хуже, чем я. А значит порог выживаемости у человека еще выше, чем у таракана. Ну так вот, мы забрасываем нашу гуманитарную посылку. Её, естественно, находит человек, существо жадное и любопытное. Открывает, а там овсянки нет. И тут он осознаёт, что его нагло обманули с доставкой и вообще это дело подсудное. И идет в нужные инстанции писать жалобы, то есть в город, или, в зависимости от развития локальной культуры и социального строя, лично к нам, чтобы бросить нашу подачку нам в лицо. А оскорбленного человека никакая пылевая завеса не остановит. Если он придет, мы сразу поймем, что снаружи жизнь есть, и я лично прочитаю ему лекцию по защите окружающей среды. А потом мы его с той же турели забросим обратно, в том же направлении, естественно пересчитав массу и аэродинамические характеристики. Вот и получается, что природу снаружи мы защитили. Вот спроси меня, к примеру, как мы сможем точно попасть в место, где есть люди? А я сразу и отвечу, вот какая главная особенность тараканов? Они везде. Ну аналогию ты понял. А, зачем удобрения добавлять? Ну… Мы же природу спасаем. К тому же, вдруг у них своя служба приема жалоб и предложений есть?
Мелкие пылевые вихри задорно раскручивали пятилопастный атавизм потолка, гоняя затхлые потоки воздуха по помещению. За стеной поочередно скрежетали двугорбые аппараты бессонной лаборатории гиперболизации, почему-то вызывая у Николя смутные образы стада верблюдов с картинки в музее. Профессор Сильвер жевал бороду. В секторе А8 крыши РосСтальИнвеста специалисты института Гипроникель возводили громоздкую пусковую установку. Где-то глубоко внизу, под сотнями кривоватых заплаток через окно пропихивали новый треугольный стол.
- Да оно прогорит наполовину пока летит, не мелочитесь! – вскрикивал профессор Сильвер, впихивая в руки инженерам очередную стопку облицовочных пластин. – Груз должен долететь в целости и сохранности!
- Но профессор, мы же не через атмосферу его запускаем, а через пылевое облако, - переминался с ноги на ногу Николя.
- Половинные меры всегда бывают избыточны! – махнул рукой заслуженный преподаватель. – В смысле, излишки всегда мизерны, по сравнению с научной ценностью. Короче, пока есть финансирование мелочиться не положено.
Ухмыльнулся специалист института Гипроникель в одном ботинке. Комковатый сгусток любви к человечеству, научных изысканий, натуральных удобрений и штампованной меди два тяжеловесных робота затолкали в чашу катапульты. Сипло свистнул Сильвер и диплом Николя ухнул за горизонт. СтальИнвест покосился. РосЛатуньЦентр пошатнулся. Где-то внизу из окна вывалился треугольный стол и приземлился прямо в полицейский контейнер. Объявили обед.
Николя чувствовал, что его поэтически направленная гуманитарная душа раскололась на мелкие осколки и ни у кого не хватит сил склеить её обратно. Единорога было не видать. На рекламных стендах заметно просевшего СтальИнвеста симпатичные рекламные роботы расклеивали информационные листовки о неопознанном теле, упавшем в бассейне реки Подкаменная Тунгуска. Стрекоза противно запищала. Педали заело. Хотелось кушать. Блестящими звёздочками растворилось необычайно чистое закатное небо. Огромная заводная катушка быстренько намотала на себя свиток с перечнем разработчиков и белым флагом выбросила уведомление «Ваш сеанс закончен. Желаете подключиться снова?».
- Ну как оно? – ухмыльнулся Николе Эдисон. – Впечатляет? Я в прошлый раз напортачил с дальностью прорисовки, вот и пришлось алгоритмы поменять на капсульную реальность. Но какова картинка, а? Хочется верить, хочется жить!
- И вот эта штука должна показывать нас, но наоборот? – сморщился Тесла.
- Именно, - хихикнул Томас. - И, самое главное, демонстрировать наши деяния с кардинально противоположной точки зрения.
- Да она же не работает, - фыркнул Николя.
- Как не работает? – схватился за шлем Эдисон.
- Да брось ты эти выдумки! – выхватил изобретение Тесла. – Ты создал машину по производству стереотипов! Она видит то, чего быть не может, приписывает мне то, что человеку неподвластно! Уничтожь эту ересь, пока она беды на твою голову не принесла. Прислушайся ко мне!