Александров Юрий - "От "шедевра" к шедевру"

Маленький рассказик про ужасные муки творчества. И сладость сотворенья.
«От «шедевра» – к шедевру».

Эпиграф.
«Ой ли? Ох ли? –
Сколь нам открытий чудных-то да приготовлено…
Свершиться ль?!»
Почти Пушкин А.С.

Бывает так, что сходу накропаешь чего-нибудь – сам от себя обалдеваешь:
– Старик!
– Ну, что?
– ЭТО – ге-ни-аль-но!
– Ну так!
За другими же заботами прибережёшь сей «шедевр» в нижнем ящике письменного стола, да и позабудешь невзначай и без сожалений.
А через пару дней или пару недель, а случается, что и через несколько лет, ненароком вспомнив про то «сокровище», достанешь его, прочитаешь:
– Ага-а! – вроде бы какая-то мыслишка дельная да знатная, что-то свеженькое да бесподобненькое, – подтверждённое вывалившимся когда-то «ге-ни-аль-но!», – всё ж таки да просвечивается.
Хотя, отстранившись от авторских боёв с редакторами за стиль, грамматику, «устарелости» и «неологизмы»; от адвокатских прений за первородство, – взглянешь беспристрастно, так сказать, со стороны, то, вообще-то, честно говоря, – чушь несусветная и невыносимая.
Но поразмышляешь, покрутишь, переставишь, перепишешь, помучаешься в поиске более точных слов, более ёмких определений и… И приходишь к единственной дилемме: либо взять всё это «сокровище» да и сжечь, либо вновь спрятать, только теперь уж куда-нибудь подальше – в какую-нибудь архивную коробку, чтоб, задвинув её в дальний угол чуланной антресоли, на самые её запятки, проститься – теперь уж на век.
Или всё же…

* В руки взяв себя,
как в свинцовом
адском Бискае зимой,
Как держащийся за штурвал
Или сросшийся с ним рулевой
От напряженья Начала,
(так каждый раз),
судьбоносного мне пути,
От беспрестранной мозговой маеты
и височной кровяной долботни –
Мгновенья часов не сводя –
Просижу, прохожу, прокурю,
Про- не знаю чего ещё; –
Расставляя-перенося,
Перечёркивая-обводя,
Вызубившись на нелепейший срез,
на свои глухие мозги,
на неуклюжесть и каменность чувств,
на хитрости-каверзы заумных Небес,
Вдрызг себя измотав,
Не жандобясь и не молясь –
В поисках сути и решительных фраз.
Забыв про заваренный
и не выпитый чай много раз…

Но это состояние конечно: чуть раньше или много позднее, но неизбежно, приходит момент, когда через кривости и тупики чернильных дорог и обрывов, через валежники бумажных потуг, исцарапанных бездушной пустотой, через завалы ложных впечатлений, исчёрканных и перечёркнутых собственной же цензурой, наконец-то взвихрившиеся запечатления того, что когда-то видел, что уже испытал, что приносило радость и боль, тоску и надежду, – на поверхности остаётся лишь то, что уже вполне способно, пусть эхом, приоткрыть другим испытанную мною импрессию. Вот тогда, пережитые давным-давно максималистские чувства и мысли, беззаветные желания и свершения, бездумные жесты и гримасы, милые сердцу голоса и портреты – начинают проявляться, как фотография на бумаге при печати: слова перестают заикаться, обретённые смыслы – перечить друг другу, а открывшийся светлый путь – уже без промоин, колдобин и рытвин – освобождается от хлама и негодной наволочи.
В тот момент, нега удовлетворения, облегчения и даже очищения, обволакивает и снимает цепенящее мышечное напряжение, а душе дарует благость, – словно скромный глоток бесценной воды в убивающий зной кромешной пустыни, умолив ротовую и гортанную наждачную сухость, позволяет и всему телу распрямиться, возвращая в него жизнь. И, с еле уловимой даже самим собой, с незримой и неведомой другим, улыбкой на своём лице, с какой-то приятной опустошённостью от того, что тяжесть груза от чего-то недоделанного, недосказанного, недопонятого, недопрочувстванного – сошла-таки с плеч и разневолила сердце, – становишься прямо-таки младенцем.

* И лишь обогнав нескончаемость миль маяты,
Оставив трескучее за кормой,
Лукавство и кривь подперев,
Создав не одну нейронную сеть,
С Благословеньем Небес, –
Кровь отштормит,
перестанет рвать мне виски.
Раскрепощусь.

И подсознание моё войдёт:
В бесконечность
нерасшифрованных ранее смыслов
моих неосознанных впечатлений;
В бездну чистых страниц-листов
незаписанных откровений;
В пробуждение
растворившихся ранее снов.

Хотя наступившее «младенчество» быстротечно: как у пляжных красот – недолгая, растерянная безмятежность после первого же вероломного порыва ветра, – в дрожь разбивающего лагунную гладь, – нежданного, но неминуемого, вот-вот взорвущегося тропического шторма, прекращающего обручальную идиллию неба и моря; как минутное столбенящее замешательство в ужасе – у беспечного созерцателя, вдруг оказавшегося на междупутье на скоростном пролёте меду двух встречных поездов.
Как и отступающая с пляжа волна, – отдавшая все свои силы, в попытке захватить берег, – освобождает место уже идущим на него очередным накатам своих сестёр, – так и жадная, непреодолимая потребность творчества, позволив закончить одно начинание, а зачастую – в параллель с ним, вновь накрывает меня перманентным трепетом и сладостными муками проторивания неизведанного пути – новорождённого путешествия в мир безрассудных, но чистых и искренних чувств.
Как новая жизнь! – Всё начинается сначала!

* – отрывки из моего стихотворения «К Вячеславу Куприянову. Откровение».