Ранний июль
Камушек пнешь, он прыгает: раз-два-три,
трещинка, ямка, после – в прохладный люк.
Ляжешь на край и слушаешь, как внутри,
в люковом горле, звон переходит в плюх.
Чавкая, пьет лохматая псина Джек,
в миске качает щепки и корабли.
Лысый Юсуф в переднике, он узбек,
перед подъездом жесткой метлой пылит.
Смотришь на мир сквозь стеклышко –
вот те на, мир зеленеет, весь травяной. Жара.
Облако спит, похожее на слона.
Слон уплывает к морю – позагорать.
Липнет, как снег, к шнуркам тополиный пух,
где-то в сирени – горькая пятерня.
Бабка седая сыплет в окно крупу,
мелкие птички в этой крупе звенят.
В кухне отец натачивает ножи,
гладкий поребрик, словно пирог, нагрет.
Кто я, зачем и чисто ли буду жить?..
Птички смеются и не дают ответ.
Старушки
Наутро небо чихало кашей,
и дом спросонья скрипел и кашлял.
Лежали, словно бокалы в вате,
старушки в тёплых своих кроватях.
Старушки зубы снимали с полки,
и пол неспешно клевали палки.
Зевали кошки на всех матрацах,
в ковшах, толкаясь, варились яйца.
А там, у дома, скреблись лопаты.
Старушки рьяно чесали патлы,
и, в кофты кутаясь одиноко,
сползали в кресла у зимних окон.
С таблеткой, чаем и карамелью,
в тряпичных тапках, побитых молью,
кто полусидя, кто полулёжа,
они глазели на жизнь прохожих.
Одной старушке в очках для близи
не видно было, «что дейтся снизу».
Она окно, побеждая хилость,
открыла и... за окно свалилась.
Другие стали трястись от смеху
и в этом, кажется, дали маху.
Они в проулок, белы и хрупки,
тотчас посыпались снежной крупкой.
Но, не достигнув твердот асфальта,
старушки сделали пару сальто
и, будто шарики с лёгким газом,
в седые тучи взметнулись разом.
Они летели, надув подолы,
внизу постелью стелились дали,
внизу мелькали огни и лица...
а город думал, что в небе – птицы.
Казалось, небо счихнёт бедняжек
(как рано утром счихнуло кашу).
Но нет. Старушки летели клином
с подагрой, тиком, холестерином,
на юг, сквозь мглу и дождя осколки.
Остались до̀ма родные скалки,
пакет пакетов, штанцы и блюдца...
Я загадал: пусть они вернутся.
Разговор с таксистом
Трасса горячая Липецк – Тамбов.
Мы на такси
едем.
Сохнут подсолнухи в рыжих жабо,
небо горит
медью.
Дымка лимонная над зеленцой –
это поля
рапса.
Солнце, усталое, прячет лицо,
у духоты
в рабстве.
Он говорит: вот такая земля,
в вашем краю –
то же?
Псы за окошком неслышно скулят
на земляном
ложе.
Я говорю о студёных камнях,
чаек морском
крике...
А на развалинах южного дня
спит пастернак
дикий.
Мы говорим – я, земная, и он,
зоркий шофёр-
аргус.
В косы пшеничные мягко вплетён
тоненький наш август.
Тонем, чужие, в ночном янтаре,
плавится до-
рога.
Рвётся разметка на сотни тире
в жарких руках
Бога.