Наумова Анна - "Как без труда на свете жить?"

Из цикла деревенских рассказов «Детство пахнет клевером»

КАК БЕЗ ТРУДА НА СВЕТЕ ЖИТЬ?

У бабушки моей Анны Дмитриевны была одна уникальная черта – трудолюбие. Не простое, обычное, а фанатичное какое-то, что сейчас редко где встретишь. Трудолюбие это было, я бы так сказала, чрезмерное. Делает она какое-нибудь рядовое дело, но с таким рвением, как будто от этого чья-то судьба решается. А дело это само по себе может и не стоит такого усердия. Но ей нужно было выполнять его именно так, с полной самоотдачей. Даже если никакой работы нет, она её непременно найдёт. И не только себе, а всем кто рядом. Сильно не терпела она праздного времяпровождения.
Вот типичный случай. Осень, мама на работе, я дома. Пришла со школы, полёживаю на кроватке с книжкой. Между прочим, тоже редкое явление в современной реальности, когда дети день и ночь проводят «в телефонах», сидят безвылазно и бесцельно в Интернете, прожигая килобайты, за которые родители платят деньги.
- Анька, чего лежишь? – кричит бабуля мне с порога.
- Книжку читаю, - говорю ей.
- Лучше бы матери помогала.
- Я посуду помыла.
- Фи! Посуда. Вон, на ковре противень, а в нём фасоль сушится, так обобрала бы.
- Она не дозрела ещё.
- Есть и поспевшие там среди зелёных стручков, выбирать надо. А ну, живо вставай! Мать придёт, ей приятно будет…
И так всегда. Вижу из окошка – бабулька по тропинке к нам в ограду поднимается, в платочке ярком да кофточке своей вязаной зелёной. Значит, опять хочет мне разнарядку дать.
- Анька, что бельё на диване лежит?
- Постиранное, на глажку приготовлено.
- А почему тогда не поглаженное?
- Мама ещё не гладила потому что.
- Дак ты сама погладь.
- Я не люблю гладить.
- Вот, я тоже не люблю. Больше всего не люблю утюгом орудовать. Лучше коров доить, свиней кормить, картошку копать – хоть что делать, только не бельё гладить. Но приходилось, и гладила на всю семью. И ты погладь, а то некрасиво – заходишь, а у вас диван тряпками завален…
И так можно дальше продолжать. Что ни увидит бабушка Анна – плохо лежит – значит, нужно положить хорошо. Стоял в моей комнате стул со школьной одеждой. Был рядом и шифоньер, до верху забитый. Но в нём лежали вещи «до востребования». А на стуле были развешаны самые ходовые.
- Анька! – не унималась бабушка, в очередной раз приходя к нам с миссией контролёра. – На что тебе столько ремков?
- Какие же это ремки? Это вещи мои, - отвечала я.
- Ну, вещи так вещи, а на кой столько-то? – злилась она. – Вот я в твои годы одно платье износила, и то из мешка сшитое.
- Ну, я-то в этом не виновата же!
- Не виновата, знаю. Дак ремки-то хоть свои свешай красиво! А то они у тебя висят как попало: один выше, другой ниже. Не смотрится!
«Гоняла» она таким же образом и дочерей своих. Благо, трое из них жили рядом. Старшая Люда – в следующем доме, средняя Лена – через дорогу, а младшая Маша и вовсе с мамой и папой под одной крышей. А вот Света и Надя - в городе Калачинске.
- Ленка, - к моей матери обращается. – Ты пошто ленишься? По ведёрку она картошку из погреба достаёт. Белоручка что ли? Это же ведро десятилитровое. А вон у тебя эмалированное стоит, пятнадцать литров. Дак ты бери то, что больше.
- Надорвусь же я, - возражает Ленка.
- Ничё не будет. Я всегда так делала. И пятерых родила. А вы с Машкой – по одной, и думаете, молодцы? А так будешь работать - прокорячишься до вечера. Бери большое ведро, быстрее будет дело идти. Шевелиться надо!
Вот так и жили. Доканывало это бабушкино трудолюбие всех подряд. А она не унывала. Не взирая на преклонные годы, участвовала во всех крестьянских работах: от сбора урожая и заготовки дров до хлопот с сельскохозяйственными животными. До последнего ездила она на «пуколке» вместе с дедом сено метать, пока однажды из-за подскочившего давления чуть с высоченного шиша не упала. Было ей уж тогда под шестьдесят. Умерла старушка наша в свои восемьдесят восемь, но при памяти, хорошем зрении, со всеми зубами, при руках и ногах и ясном уме. Слегла от коварной вирусной простуды в мае, в июне ушла на тот свет. Но перед тем весь апрель неустанно бегала из дома во двор. То водой ледяной умывалась из бочки, то дрова порывалась складывать, то ещё что придумает.
Когда же в моей бабульке зародилось такое огромное желание трудиться, шевелиться, сложа руки не сидеть? Думаю, привыкла она с детства вкалывать. Родилась в 1935 году, в многодетной крестьянской семье. Рано осталась без отца. А там и война Великая Отечественная началась. Жили они настолько бедно, что у детей даже обуви не было. Зимой Анна в школу не ходила – ноги мёрзли. Старалась в зиму на улицу не выходить. А как услышит – собака лает, значит, мать с фермы идёт. Выбежит босиком на мороз, чтобы мать встретить да с горки разок прокатиться.
Но вот не стало и матери – ушла из жизни после продолжительной болезни. Везла по осени Марина Кирилловна на телеге сено. Колесо попало в ухаб, застряло. Конь дёрнул – опрокинулась телега вместе с сеном и извозчиком. Упала Марина, сильно ударилась и рассекла губу. Не было тогда никаких антисептиков и быстро пошло заражение. Болела она, болела, так никто ей и не смог помочь. Таскала Анна мать каждый день с печки на пол, с пола – опять на печку: сама-то она уже не могла передвигаться. Подтащит к окну: «Смотри, - говорит, - мама, солнышко светит, весна пришла!» А матери не до солнышка. В четырнадцать лет осталась Анна одна-одинёшенька. Брат Лёнька в армии служил. Сестра Валя после смерти матери в Омск пешком ушла и младшую сестру Машу с собой забрала – решила устраивать свою судьбу, жить и работать в городе. А Анна с ними не связалась, кто его знает, где лучше: в своей избе худо-бедно или в людях чужих?
Думала Анна, замёрзнет зимой: кто бы ей дров заготовил нужное количество? А хворостом не натопишь печь до согреву. Тут сельсовет выручил. «У тебя, - сказали, - изба большая, вот мы к тебе шерстобитку поставим. Люди будут приходить, шерсть валять. Дров колхоз тебе привезёт. А твоя задача – печь топить, чтобы люди, когда работали, не мёрзли». Так сироте повезло немножко. За аренду помещения получала взамен долгожданное тепло. А заодно - упавшие клоки шерсти, которые оставались после посетителей. Она их заботливо поднимала и прибирала. Из них в скором времени скатала себе новые валенки.
Спустя годы вышла Анна замуж за деревенского паренька Тольку, из семьи прежних сибирских кулаков. Хотя дед говорит, из богатства у тех были только клопы да тараканы. Он давно скромную работящую сироту в невесты приметил. Родня только его недовольная была таким выбором. Что с сироты взять?
- Привёл меня дед твой в свою хату, - рассказывала мне бабушка вечерами одни и те же байки. – «Мамка, - говорит своей матери, - погляди: мы записались в сельсовете! Теперь мы муж и жена». А она как лежала на печке, так и лежит, даже головы не повернула. Ни тпру, ни ну…
Но сирота в скоро времени расположила к себе свекровь и всех её приближённых. А всё потому, что никакой работы не боялась: и траву косила, и сено метала, и деревья рубила на дрова, и пряла, и ткала… Натерпелась она в детстве страстей, нажилась в крайней бедности, находилась «по миру» в поисках милостыни. И твёрдо решила для себя: создав свою семью, изо всех сил будет трудиться, только чтобы никогда в таком положении больше не быть. Ни самой, ни детям, ни внукам – никому. Такую, видимо, установку себе моя бабулька дала и следовала ей всю жизнь, заряжая своим боевым настроем остальных.
И ведь рассчитала правильно: благодаря их с мужем неустанному труду, всё необходимое у дочек всегда было. И выросли они, крайней нужды не испытывали – заботливые родители всем помогали. И внукам давали всё, что могли, а по меркам восьмедисятых-девяностых – чуть ли не самое лучшее. «На неге росли вы с Таней», - каждый раз подчёркивала бабушка Анна, перетрясая время от времени наши с двоюродной сестрой детские распашонки и платьица. И правнуки на всю жизнь запомнят бабушкины гостинцы: на все именины и праздники получали они от прародителей своих щедрые подарки в виде тысячных купюр. Пенсии-то бабушка моя и дед себе заработали достойные: в разы больше, чем заработная плата среднестатистического рабочего в нашем районе. И это справедливо – такая и должна быть награда за честный добросовестный труд. Бабушка, ветеран труда сельского хозяйства, уже будучи в преклонных годах, всегда говорила мне:
- Вот, Анька, что теперь не жить? Ведь всё есть! Мы с дедом ни в чём не нуждаемся: вон, гляди, лежат у нас яблоки, апельсины, орехи, помидоры да огурцы свежие посреди зимы, а нам не хочется, наелись… Вот чего бы так раньше не жить, когда мы молодые были, жевали одну траву? А сейчас уж ничего нам не надо…
Да, позади остались неимоверные тяготы. Было ведь время, приходила мать-героиня Анна домой с фермы поздно, а ещё надо было со своим хозяйством управиться, девчонкам еды на утро приготовить. Так она и ложилась спать – не раздеваясь. Это, говорит, удобно было. Утром проснёшься – одеваться не надо, всё уже на тебе: колготки, платье, платок да рабочий плащ. Только ноги в сапоги резиновые сунуть – и можно бежать доить колхозных коров. Вставала она рано – в четыре утра. Часто потом недоумевала, как её пятеро детей разговаривать научились.
- Ухожу – они ещё спят, и прихожу – они уже спят, - вспоминала Анна Дмитриевна. – Думала, немые они у меня будут – а нет, научились как-то говорить - один от другого.
Когда быстрее получалось бабушке справиться с колхозной работой, спешила она в лес – то по грибы, то по ягоды. Одной только земляники набирала полные вёдра и несла детям, а её ведь по ягодке сложно собирать, муторно. Хотела, чтобы они получили хоть какие-то витаминки. А ещё брала боярку, смородину, клюкву в ряму, кишащем ужами… Однажды, собирая под Озерном боярку, к ней близко огромная рысь подошла с кисточками на ушах. Красивое животное, не слишком опасное, но встреча с ним может сильно перепугать. Кинула Анна ведро с ягодами и бросилась наутёк.
Когда случилось им с дедом переехать из Базарихи в Осокино в 1971 году, и там они оказались в числе лучших работников на птицефабрике – были передовиками производства. При этом дома у Анны была чистота и порядок: кровати заправлены, подушки накрахмалены, полы выметены и вымыты, в сенях выкрашено, печь побелена.
Рассказывали и такой случай. Когда из деревни уезжали наши деды, перевозила их вместе со всем скарбом грузовая машина. Погрузили кормилицу корову. Да вздумалось бабушке её на пол пути попасти. Выгнали бурёнку из грузовика, чтобы походила-размялась. Испугалась она и убежала. Пришлось искать. Долго плутали за ней по буеракам, но так и не нашли. Дальше двинулись в путь без коровы, а ведь как лучше хотели. Никогда не искала бабушка лёгких путей. И обратно в родную деревню возвращалась в пятьдесят лет – а это и молодому-то трудно: сменить место жительства под старость, и стройку нового дома развела в эти же пятьдесят… Не хотела она жить «абы как», стремилась, чтобы всё «по уму».
Воспитанная в духе своего времени, ударница производства была твёрдо уверена: «Не может быть на свете счастья без труда», и внушала это всем: детям, внукам, правнукам. «Нынче всякий труд в почёте, где какой ни есть! Человеку по работе воздаётся честь!» - безустанно приговаривала она строки из своего любимого стихотворения Михаила Исаковского «На крыльце сидит старуха». То начнёт цитировать его, когда утят пасёт, то, когда стрижёт овец – чтобы мы постоянно слышали и запоминали. Она хотела внушить нам, что тунеядство не приведёт к хорошей жизни. Насмотрелась она в своё время на пьяниц да лентяев, и старалась как бы уберечь новое поколение от возможной нищеты и бардака. А для этого все средства хороши, в том числе личный пример. И именно это главное «оружие» она и использовала при каждом удобном случае, воспитывая наши души.
… С грустью обхожу я теперь бабушкины опустевшие владения. Просторный дом, который когда-то в праздники даже казался тесным от обилия в нём всего бабушкиного потомства, теперь ощущается неуместно большим. Вокруг – обжигающая тишина. Не мычат коровы в длинных денниках. Не пищат цыпушки в узеньком предбаннике. Не блеют овечки с цветными верёвочками на шеях. А поднятая моею бабушкою в далёком прошлом целина за деревней сквозь долгие годы забытья опять приняла прежний облик, обратно стала залежью. Хоть вновь вызывай бригаду, собирай комсомольцев-добровольцев, чтобы распахивали-раскорчёвывали землю-матушку. Только вряд ли уже кто-то с таким энтузиазмом за такое дело возьмётся, как Анна наша в свои молодые годы. И медалей не надо. Смотрю я на это мёртвое поле и думаю: «Да уж, бабушка, нет больше таких любительниц труда, как ты, не родились ещё…».