Прокофьева Наталья - О любви

Первая любовь

Пышнотелая невысокая, справившая недавно пятидесятилетие, сестра Софья нынче вела молодых монахинь в соседний город, куда привезли чудотворную икону. Путь неблизкий, почти двадцать вёрст. Солнце, утром ещё не такое горячее, к обеду уже пекло неимоверно. Запылённые одежды, усталые лица, влажные от пота покрывала под камилавками монахинь нарушали эстетическое восприятие сестры Софьи. Дойдя до мостика через небольшую речку, протекающую совсем близко от пункта назначения, Софья скомандовала всем спускаться к реке, умыться, почистить одежды и привести себя в порядок, так как негоже к «Чудотворной» идти расхристанными девками.
Подобрав повыше подрясники с рясами сёстры спустились к водице. Скинув с головы уборы протирали лица, отряхивали влажными ладонями одежды. Опростала голову и Софья. Толстые тяжёлые косы, подобранные крест накрест, плюхнулись через голову, когда монахиня наклонилась, чтоб зачерпнуть в ладони воду.
– Эй-эй, твои косы тебя утопят, красавица! – Вдруг услышала она насмешливый мужской голос. Под мостиком стоял мужик с удочкой и беззастенчиво пялился на умывающихся монашек.
Сёстры с визгом, похватав снятые покрывала, бросились от речки. Софья же повернулась всей своей дородной фигурой, стряхнув обратно за спину непослушные косы, и глянула на мужика.
– Охальник! – Рявкнула она зычным голосом. – Да кто тебе разрешал за сёстрами подсматривать?
– Ты не ерпесись, сестричка. Это я тут рыбу ловил, сами тут набежали да распрягаться зачали.
– У! Охальник! – Софья покрыла голову и двинула за сёстрами.
Помолившись иконе, оттрапезничав в городском храме, сёстры засобирались до дому. Путь не близкий. Хоть летом солнышко долго божеский день освещает, но всё равно бы засветло домой успеть.
Переходя знакомый мосток, сёстры разом перекрестились и сплюнули, видимо, поминая охальника. А он и не заставил себя ждать. Из кустиков, тут как тут, выкатил велосипедишко, с надетым на руль с одной стороны пластмассовым ведёрком, плотно закрытым крышкой, и привязанными под раму удочками.
– Ой-ей! Сестрички! – Ухмыльнулся мужичок. – А поди-ка нам и по пути?
– Охальник! – Бросила Софья и быстро зашагала по дороге, остальные монашки засеменили следом.
Охальник отступать не собирался, хихикнув, покрепче уцепившись за руль своего коня размашисто последовал за старшей.
– Слышь, сестра! Ну, что заладила: охальник, охальник. О тебе ж беспокоился, вдруг бы утопла. Лучше мне про Бога поведай, я ж неуч тёмный в ваших делах. Вот вы – жёны Божьи, а каков он, Бог. Ты его видала?
Софья молчала.
– Вот то-то и оно, что никто его не видал! А он что? Да тот же мужик. Думаешь, он на вас с небес своих не смотрит, тоже смотрит. Ты ж его не зовёшь охальником!
Софья взглянула на мужика, желая, как видно, испепелить его взглядом.
– Эй-эй! Ты ж во мне своими глазами прекрасными дырку прожжёшь. А знаешь, ты красивая! – Мужик прицокнул языком. – Вот бы мне жену такую!
Все сёстры охнули и начали быстро креститься. Софья, желая выплюнуть из себя очередного охальника, смогла только промямлить:
– Ох-х-х-х-ха… – И её полные румяные щёки буквально побагровели от такого стыдобища.
– Дык, ладно, извиняй, что смутил. – Мужик, видимо, сообразив, что перебрал с комплиментами, залез на своего железного конягу и помчал вперёд.
До монастыря добрались уж почти затемно, перекусив тем, что осталось от ужина, помолившись, усталые монахини разбрелись по кельям.
Софье не спалось. Она вспоминала наглого мужика, корила себя за несообразительность, что не нашла, чего ответить. А ещё смотрелась в маленькое зеркальце, припрятанное в складках рясы и, наклоняя голову, то туда, то сюда, говорила себе: «Ну и что, что красивая, не для мужиков-лапотников предназначена!» Кое-как задремала, и привиделся ей сон, будто мужик давешний по голове гладит и приговаривает: «Ох, хороша у меня жёнушка!»
К заутрене Софья вышла невыспавшаяся, рассеянная. Ей казалось, что за спиной сёстры шушукаются, осуждая внимание к ней мужчины.
После завтрака Софья с двумя сёстрами двинулись на телеге на базар, прикупить кое-чего съестного, не выращиваемого в монастыре. Яро торгуясь, сёстры быстро затарились продуктами и уже засобирались возвращаться, как, будто из под земли, вынырнул вчерашний мужичок.
– Ой-ей! Вот так встреча. Здравствуй сестричка! Видать сам Бог тебя ко мне в объятия толкает.
Все слова, что додумывала Софья ночью в келье, чтоб достойно ответить охальнику, куда-то из головы выветрились, и она опять зарделась переспелым помидором.
– Как звать тебя, сестричка?
– Софья. – Тихо прошептала монахиня.
– А меня Михай, вот и познакомились. Ты не думай, я не охальник, я жену в прошлом годе похоронил, рак её съел сердешную, вся за год высохла. А такая ж, как ты, была красавица. Тебя увидел, как на жену поглядел, не обижайся.
Встречи с Михаем, вроде случайные, становились всё чаще и чаще. Софья уже не смушалась, видя мужчину, а даже улыбалась иногда и охотно разговаривала. Она понимала, что происходит с ней нечто неведомое, до сих пор неощущаемое, ведь окромя монастыря и не знала ничегошеньки в жизни. Родилась в монастырских стенах, там и росла. В школу до четвёртого класса ходила, когда время в пионеры подошло вступать, пришлось школу покинуть. Так что жизнь-то и не видела, токмо монастырь. А тут чувство вроде какое-то, уж не любовь ли?
А однажды Михай пригласил Софью на кладбище к его жене сходить, чтоб на могилке она молитвы почитала, он-то не умеет. Ну, отказать в таком богоугодном деле никак нельзя, уговорились на вечерок. Управившись с делами и отпросившись у настоятельницы матушки Марии, Софья, прихватив молитвенник, потрусила к селу.
Старое сельское кладбище, ещё залитое лучами солнца, навевало умиротворение и непонятную тоску. Ухоженная могилка, поросшая травкой и украшенная пластмассовыми цветами, навевала светлую грусть. Монашка, читающая молитвы. Склонивший голову мужчина. Короче, деревенская пастораль.
Шли с кладбища молча. Михай вызвался проводить. Проходя последний перелесок, мужчина вдруг обнял Софью за плечи, развернул к себе и поцеловал. Что было потом, додумайте сами, но пришла Софья в монастырь глубоко за полночь, растрёпанная, красная, с чуть припухшими губами. Закрылась в келье и долго плакала. То ли жалея о своём проступке, то ли кляня судьбу за то, что не дала ей нормальной человеческой жизни.
К трём часам ночи, когда загорланили в монастырской курятне первые петухи, сестра Софья решилась, пошла к настоятельнице, и, не дав той толком проснуться, упав на колени, со слезами выложила правду.
Матушка Мария погладила Софью по голове:
– Не кручинься. Я ж тебя с рождения ростила, пестовала, видит Бог, не хотела тебе жизни такой, ты сама выбрала. А теперь вот на тебе, влюбилась, сердешная. Что сказать я должна? Скажу так: коли хочешь в монастыре остаться, грехи замаливай, а коли хочешь в мир, иди, держать не буду. Успеешь ещё пожить, не стара ты.
Софья на мгновение задумалась и прошептала:
– К Михаю хочу…
– Ну, так иди! Захочешь вернуться, двери открыты. Хотела я тебя после себя в настоятельницы, да видно не судьба, так Бог решил. Все мы под Богом ходим, девонька. Иди уже, пока сёстры не встали. Скажу им, что отправила тебя в другой монастырь.
Софья встала, обняла матушку Марию. Та отстранила её:
– Погоди, обнимемся у ворот, двери за тобой закрою, а то повадятся мужики, всех сестёр уворуют. – Старушка хитро подмигнула и достала из-за икон мешочек. – Накось, это тебе на приданое. Ну, пошли, провожу.
Через месяц в церкви при монастыре венчали пару, дородная невеста лицо прикрыла фатой. Так никто и не узнал в ней бывшую сестру Софью. Только матушка Мария обняла после венчания молодых с напутствием: «Будьте счастливы!»
А они и стали счастливы. Любовь она в любом возрасте любовь, хоть первая, хоть последняя. А ещё счастливее стали, когда через год сынка народили, а через два – дочку. Во как! Одно слово – молодожёны!

Чудеса случаются...

На ту пору было мне уже 600 лет с хвостиком. Конечно, я всё чаще впадал в длительный сон. Просыпался злой и голодный. Быстро находил одну-две-три жертвы, немного наслаждался бодрствованием и снова засыпал. Хотя и считают, что мы, вампиры, не чуем холод. Это не так. Лет до четырёхсот холод и мне был нипочём. Потом холод проникал в кожу, ломил кости. Конечно, к своим годам я постарел, но снаружи это было совсем незаметно. Я так и оставался прекрасным двадцатилетним юношей, каким был до обретения вампирства.
Последнее время я стал гурманом. Я не ел очень много, разом выпивая всю жертву, я пробовал её по капельке, наслаждаясь вкусом. Если мне было невкусно я бросал жертву и шёл искать другую.
Зимой холод всё чаще выгонял меня из склепа. Двигаясь, я меньше ощущал холод, но больше хотел есть. Зимой запахи сглаживались тёплой одеждой, и даже от вкусных молодых девушек пахло дохлыми кошками, зайцами и другими божьими тварями. На кладбище люди ходили редко, только когда несли нового кладбищенского жителя. Скорбящих я не ел, кровь их горчила и отдавала едкой безысходностью.
В городе оживлялись жертвы пред Новым годом. Вот тогда было раздолье мне-гурману. Подвыпившие прохожие легко вступали в контакт, щедро делились чуть забродившей кровью. За вечер можно было причаститься дюжиной вин. Вино, перемешанное с кровью, для нас, вампиров, чудотворный эликсир, дающий призрачный эффект счастья, радости и эйфории от бытия. После такого предновогоднего испития я и возвращался в свой склеп. Прилетев в виде ворона к входу на кладбище, я решил немного прогуляться среди могил. Снег лежал почти на метр, но мне не грозило провалиться. Вампиры могут становиться невесомыми, а могут тяжелеть в десятки раз.
Я легко скользил по снегу. Вдали, в городе, вовсю запускали салюты, даже до этого тихого уголка вечного забвения доносились отголоски музыки и отблески фейерверков. Разношёрстный букет из вин и сытость дарили некую эйфорию и призрачную настоящность бытия.
Вдруг впереди я заметил шевеление. Неужто бедная дворняга пришла на кладбище в поисках поминального куска хлеба, не выпросив его у живых? Нет. Запах отчаяния и безысходности исходил от этого существа. Это была совсем молоденькая женщина, только ставшая матерью. Что принесло её в канун праздника в такое уединённое место. Я двигался следом. Женщина утопала в снег выше колен. Вскоре она без сил остановилась, положила под торчащую верхушку креста свёрток и поползла обратно. Я проводил её до выхода. По запаху она была невкусной, да и я был сыт.
Я вернулся к свёртку. Развернул его и увидел младенца. Непроизвольно облизнулся – дети для вампиров, как для людей вкусности. Очень вкусно, но, жаль, очень мало. Краснощёкий, пухлогубый бутуз распахнул огромные глаза и улыбнулся мне во весь свой беззубый рот.
Я задумался. Раньше любое человеческое существо я рассматривал только с гастрономической стороны. Теперь же до меня дошёл весь ужас положения этого младенца. Либо съем я, либо он умрёт от начавшего крепчать мороза. Но как же мать могла бросить своё чадо?
Злость заполонила моё нутро. Я захотел её догнать, растерзать, отомстить за погубленную душу. Я подхватил улыбающийся свёрток и стремглав полетел вслед за детоубийцей.
Я приметил её на высоком мосту, там, где сочетающиеся браком пары вешали замочки на счастье. Глупые люди! Помогут ли замочки? Счастье надо пестовать в своей душе, растить из мелкой крупинки бережно, каждодневно, уважая друг друга, прощая и любя.
Женщина перелезла через перила. Я летел к ней со стороны реки. Она резко оттолкнулась и полетела вниз. Русло реки замерзало только в сильные холода. Сейчас буруны воды ломали едва успевающую твердеть ледяную корку и неслись прочь. В эту чёрную стремнину и падала женщина. Может и к лучшему, едва подумал я, как же ей жить после такого поступка. Но крылья стремглав несли меня к падающему телу, которое я успел подхватить над самой водой. Я поднялся на мост и опустил женщину. Она с ужасом глядела на неуспевшие сложиться огромные чёрные крылья.
– Ты демон? - дрожащими губами промямлила она.
– Сегодня я ангел! - Сверкнул я острыми клыками и подал ей младенца.
Она прижала ребёнка к себе. А потом, быстро сквозь слёзы начала рассказывать о том, кто бросил, о матери, что выгнала из дома, чтоб она ребёнка сдала в детдом или пришла с мужем.
– Ну и зачем ты нас спас?
– Не знаю. – Честно сказал я.
– Куда мне? Мужа нет. Без ребёнка – не жизнь.
И тут меня осенило!
– Давай я пойду с тобой и скажусь твоим мужем. Буду иногда вас навещать, правда, по ночам. А твоя мать привыкнет к внуку и уже тебя не выгонит.
Я был всё ещё немного пьян, и поэтому такая дурная мысль пришла мне в голову. Но мы, вампиры, слово своё держим, и я, немного трепеща, двинулся за женщиной.
Толстая тётка в блестящем платье открыла нам дверь. Мой парадно-выходной чёрный наряд вызвал восторг у толстухи. Она провела нас в комнату, где был накрыт стол, и заявила, что знала, что зять придёт.
Я подумывал выпить толстуху и избавить от проблем новую знакомую, хотя мы даже не представились друг другу, но я был сыт, а от толстухи пахло просроченной помадой и селёдкой. Вкусной селёдкой. Я захотел селёдки. Я, не евший ничего, кроме крови, за последние почти шестьсот лет, умял две тарелки салата, полкурицы и по-свойски хлопнул стакан водки. А под бой курантов и крики пацанёнка мы пили шампанское с загаданным желанием, написанным на салфетке, сожжённым и брошенным в бокал. Наклюкался я в зюзю, пел с женщинами песни, танцевал и не помню, как уснул.
Проснулся я оттого, что яркое солнце, не найдя загородку из штор, нагло проникло в комнату и светило в глаза, не давая мне больше спать. Я, шестьсот лет не видевший солнца, щурясь, смотрел на яркое светило и улыбался. Рядом со мной на кровати сладко улыбалась во сне прекрасная нагая женщина. Громкий крик младенца нарушил эйфорию просыпания, требуя, чтобы жизнь вертелась только вокруг него.
Да, Вы правильно поняли, я стал человеком, самым обычным. Когда нас венчали, батюшка косился на меня не по-доброму. Но сегодня, когда мы принесли крестить третьего нашего сына, расплылся в улыбке. Видимо, я заслужил его благословение.